Отрадный свет лиёт — то есть работает телевизором: кормит, греет, утешает, лечит (как Кашпировский). Ошпаренные кипятком поэтического восторга, люди не видят абсурдной ошибки: тень льёт свет! Или это сознательно? Мол, даже тень императора сияет, нарушая низкие законы физики.
Эти стихи были напечатаны огромным тиражом, их знали наизусть. И Пушкин, отдавая в «Онегине» последний бедный лепт за бутылку, знал, что делает; знал, что все поймут. Кто-то расхохочется, кто-то ужаснётся безумной смелости, кто-то обидится, а кто-то непременно и немедленно донесёт.
Здесь (и выше и ниже) слова «все» и «всегда» — условны и обращены к понимающему и доброжелательному читателю. Он понимает, что «все» — в словах о ссылке Пушкина — это некоторая часть русского дворянства. Мужики (крепостные и вольные), их дети и бабы — то есть 97 % населения ничего не знали и знать не могли. Провинциальные помещики? Откуда! Всё их чтение — «календарь осьмого года». Итак «все» — это примерно 5 тысяч человек из 50 миллионов: 0,01 %. Если арифметику забыли, поможем: сотая доля сотой доли.
Лотман в «Комментарии» процитировал из Жуковского лишь две (подчёркнутые нами) строчки и назвал проделку Пушкина «ироническим намёком». Но это нечто гораздо большее, чем иронический намёк. Это ответ. Пощёчина, хоть и поэтическая. И в какое время! Пушкин в ссылке. На троне сославший его император Александр I. Жуковский пытается заступаться за ссыльного. И в такой момент писать такое…
Про Онегина, далёкого от поэзии, сказано:
Пушкин эту страсть имел. Порою она толкала его на безумные поступки. Брала его за шиворот даже круче, чем тоска, которая
«Для звуков» он не щадил ни своей жизни, ни чужой. Жестоко обижал литераторов, актрис, любовниц, друзей, ну и царя, конечно. Не пощадил даже Жуковского — друга, вечного заступника, учителя. Задел мимоходом, но беспощадно.
Да, Четвёртую главу напечатали лишь в 1828-м, когда Александр Пушкин был уже на свободе, а Александр I в могиле. Но написано было в 1825-м. И разве не наказывали за неопубликованное? Именно за неопубликованное могли и в каторгу упечь. Могли в любую минуту войти и забрать все бумаги. И Пушкин это отлично знал.
Ради звуков (то есть ради слов) рисковать жизнью — это скорее долг пророка, а не поэта. Пророку приказано свыше. Поэт действует по собственной воле. Но ведь не всегда. «Ах ножки, ножки» — это дело вполне личное. А бывает совсем иначе.
Божественный глагол — это и есть голос Бога. Как тут промолчишь? А промолчишь — утратишь дар.
…Важно (и в «Комментарии» Лотмана об этом ни слова): есть ещё один ответ Пушкина на «Послание». Но чтобы вполне оценить ответ, надо сперва процитировать ещё некоторые фрагменты этой оды Жуковского, которая тогда была известна всем, а теперь — почти никому (в учебники не входит).
Понятно? Старики просят смерть, чтоб она дала им пожить подольше в земном раю под властью Александра I. Дальше вы уже знаете: Когда хвала — восторг, глас лиры — глас народа,/Великость, слава, мир, отечество, алтарь —/Всё, всё слилось в одно святое слово: царь./Когда и Нищета под кровлею забвенья/Последний бедный лепт за лик твой отдаёт… А потом так: