— Правильно не хотели. Всё из-за меня, — прошептал я, горько улыбаясь небу за окном. — Она из-за меня заболела. Ко мне она через речку по утрам бегала. Я тогда патрульным был, вот и бегала по расписанию, когда я на дежурстве стоял. А я всё на речку смотрел и боялся в неё шаг сделать. Вода может вызвать некроз, а это наше проклятье. Можно, конечно, и новые ноги себе пришить, но родные они как-то… лучше. А она не боялась, смело прыгала через брод прямо в обуви, не снимая. Не удивительно, что ноги промочила и проморозила. И я, идиот, даже не подумал, к чему это может привести. Отчего-то мне всегда казалось, что вы — дышащие — сильнее нас. Вы способны к регенерации, а мы нет. Так что это моя вина. Моя.
— Не твоя, глупости не говори, — неожиданно строго сказала Роберта, которая перестала всхлипывать, пока я говорил. Она поднялась, села на кровать, игнорируя мой горящий алым пожаром взгляд и, утыкаясь лицом мне в плечо, одной рукой обняла меня, а другой — Лили. — Откуда ж ты мог знать, глупый? Сам был как ребёнок, если твоим рассказам-то верить. Эдак посудить, головой не старше десяти был. Да и не помнил ты ничего. И пневмония не по твоей вине по городу гуляла. Если бы не она, то поправилась бы Лили. — Она снова всхлипнула. — Она снаружи — вся в тебя была: и глаза, и улыбка, и копна волос её, и всё лицо до последней чёрточки. А нутро-то, нутро материнское. Не была Амелия сильной и здоровой. Доброй и нежной была, да, но как цветок: дунь — и рассыплется. Это я не уследила, Виктор, я. Не стало ведь тебя, на кого ещё ты мог надеяться? А я — не уследила.
Она говорила и рыдала, и я чувствовал, как кровавые дорожки вновь спешат по моему лицу.
— Не ваша вина, — шёпотом возразил я. — Если бы меня там не было, то и следить бы не пришлось.
Тут она совершенно неожиданно отвесила мне подзатыльник.
— Глупостей не говори, Вики, — снова строго предупредила она, так что на секунду у меня внутри промелькнуло какое-то узнавание, словно такое уже случалось в прошлом, да я позабыл. — Я побольше твоего на свете жила. Никогда не знаешь, как жизнь-то сложится. Твой отец вон какой здоровяк был, тоже армии сколько лет отдал. А как умер? От насморка. Свет его знает, где он его нашёл, насморк-то такой, в какой канаве. Да вот только нашёл. Сам. Никто бы не удержал. И Лили тоже никто бы не удержал. Скажи-ка мне лучше, чтобы бы было, кабы она не тебя встретила, а кого другого? Убили бы её! Сразу. А ты остановился.
— Я остановился только потому, что она меня нашла, — мрачно возразил я, вспоминая тот день и тихое «похож», которое привлекло моё внимание.
— Так она тебя-то и искала. — Роберта погладила меня по голове, совсем как я гладил Лили. — Искала и нашла. Ты бы не спрятался от неё. Она бы и ещё дальше тебя искать пошла, кабы на то у неё была причина. И босиком по снегу бы пошла, и по горло в воде, и по кострам — ничего не боялась. Как и ты пошёл за ней без страха, не забывая, так и она. В тебя вся. И ты — в неё весь. Я ведь в тот день, когда ты за портретом пришёл, почему в деревне осталась? Не верила я, что армия Тьмы прорвётся. Мы ведь на границе не первый год жили, у нас защита хорошая была, очень хорошая. Сколько раз отбрасывали ваших назад? Я не верила, что рыцари Света проиграют, да и подкрепление сразу вызвали. А ты пробился. Я только дёрнулась-то в столицу ехать, а поздно было: недели не прошло, как ты всех в стороны раскидал. Лили не забыл, меня не тронул, из деревни выпустил. Ты думаешь, я не заметила, что те всадники за ними гнались, да не трогали? Заметила, но сама не поверила тому, что увидела. Думала, Свету молилась, вот он и защитил. А вот он мой свет — ты мой свет. Не плачь, не надо, тише, мой милый, тихо, котёнок. — Она принялась стирать кровь с моих щёк, но стоило ей меня назвать меня так, не по имени, как внутри словно что-то щёлкнуло, треснуло, и тот ком, что стоял в горле, выплеснулся наружу, и теперь уже завыл я, чувствуя, как меня разрывает изнутри потоком чёрного отчаяния.