«Шелок — Аквитар», — записал я первую пару имён и внимательно всмотрелся в них. Если думать о Шелоке и Аквитаре, то последний не раз третировал первого. Аквитар, задачей которого было обучить нас мастерству скрытности, был довольно язвительной личностью, скорой на расправу. Было у них с Шелоком что-то общее в характере, возможно, именно поэтому они и не пришлись друг другу по вкусу. Возможно, они оба помнили своё прошлое.
«Карвиус — Гной». Гной был самым нелюбимым учеником ректора Карвиуса, который преподавал нам историю. Сколько бы Гной ни старался, в его квадратной голове никак не укладывались исторические причинно-следственные связи, ложившиеся в основу жизни и деятельности немёртвых. Несмотря на грозный вид, философия мести не была ему близка. Казалось, что он вообще попал на старшие курсы по ошибке. Его мозг куда как лучше справлялся с простыми задачами по принципу «подай-принеси». В бою он был почти бесполезен. Почти. Вот только много раз он приносил на своих плечах все потери своего отряда — и тех, кто был уже умерщвлён святым клинком, и всё ещё живых, но сильно искалеченных рыцарями немёртвых, которые сами передвигаться больше не могли. Кому-то после этого везло быть отреставрированным, кого-то разрезали и пускали на запчасти. Много раз коридоры Академии наполнялись криками товарищей Гноя, требующих немедленно бросить их и не тащить в лапы дежурного эскулапа, который мог решить, что они повреждены слишком сильно. Впрочем, что они собирались делать в лесу, будучи разрубленными пополам, я не знал. Медленно гнить и сходить с ума? Такой безмозглой и бесполезной нежити, бросающейся даже на немёртвых, и без того хватало, так что сам я, насмотревшись, предпочитал смерть такому существованию.
«Маюя — Настурция», — про взаимоотношения этих двоих я ничего не знал. Я вообще не был уверен, что слышал про Маюю раньше или видел её где-нибудь. Она ни разу не попадала со мной в один отряд, не выделялась на лекциях и на сборищах в общежитии. Настурция же была мастером ближнего боя, чему пыталась научить и нас. Она никого не выделяла на своих уроках: ни в положительном смысле, ни в отрицательном. Если ей кто-то и не нравился, то виду она не подавала. Поэтому было почти невероятным, что профессор Настурция могла кого-то назвать неудачниками.
Ещё больше мне было интересно: если пары строятся на личной неприязни, то почему тогда ко мне подошла Матильда? Я задумался, чем мог не угодить ей, но ничего не приходило в голову. Да, я не хватал звёзд с неба в некромантии, но все профильные практикумы по алхимии и хирургии сдавал ей в срок, аккуратно и без серьёзных промахов. По моему мнению, я был вполне себе неплох, с учётом того, что никогда не собирался пополнить ряды некромантов и сутками напролёт ковыряться в чужих телах или колбах. Мне куда ближе было военное ремесло, которое на удивление легко давалось.
Так и не найдя ответ, я записал себя и Матильду, а следом последнее имя, которое у меня было:
«Велок — У-у-у (?)».
Теперь самый главный вопрос: кому мог не угодить Велок? Кто, кроме преподавателей, был ещё в Академии? Возможно, я посещал не все курсы? Я никогда особо не задумывался над индивидуальным расписанием, которое мне выдавали каждое утро — так же, как и всем. Не живым и не мёртвым студентам не был нужен отдых, сон или еда, поэтому мы сутками напролёт перемещались между аудиториями и тренировочными залами, возвращаясь в общежитие только за оружием или одеждой, для совместных тренировок или чтобы обсудить какую-то заданную тему. Студенческой жизни вне аудиторий уделялось много внимания. Весь первый курс был посвящён нашей адаптации к новой жизни внутри незнакомого общества. Мы заново учились связно думать, ходить, говорить и действовать сообща. На первом курсе мы делали это постоянно: в аудиториях и в общежитии. Начиная со второго курса, тренировки по социализации проходили в общежитии самостоятельно: всегда был кто-то, кто затевал какое-то соревнование или совместное изучение предмета. Кстати, это были именно те тренировки, которые я усерднее всего «прогуливал», так что по моей логике ко мне должен был подойти скорее Дорион, нежели Матильда. Мне было гораздо комфортнее в одиночестве, нежели в толпе. Я покорно присутствовал на всех собраниях, неукоснительно требующих моего присутствия, но без личного приглашения сам не являлся ни на одно из них. Такие же, как я, одиночки, предпочитали собираться в тренировочном зале, где мы могли молча оттачивать боевые навыки. Чесать языком нам не хотелось. Впрочем, возможно, в этом были виноваты мои связки. Говорить мне было не то что неприятно, но неудобно и требовало определённых усилий. Поэтому и странно, что ко мне пришёл не Дорион — я бы это понял. Он и эскулап Расари были нашими спутниками весь первый курс, наблюдали за нами и отсеивали тех, кто не пригоден для обучения на втором курсе. Помнится, Дорион долго молча смотрел на меня, прежде чем подписать разрешение продолжить обучение. Он считал, что моя личность не пригодна, что я никогда не смогу адекватно действовать в группе на более ответственных должностях. Я хмыкнул: возможно, он даже был прав, учитывая, насколько часто и хладнокровно я использовал своих же товарищей в качестве щита, если у меня не было другого выхода. Выживать любым способом было не запрещено, и многие использовали в качестве щита повреждённых товарищей, но никто не делал это так часто, как я, и точно никому не приходило в голову использовать тех, кто не был ранен и исправно функционировал. Расари же в противовес Дориону наоборот считал, что моё тело находится в слишком хорошем состоянии, чтобы расходовать его потенциал на бытовые обязанности. Возможно, именно ему я обязан продолжением своего обучения.