Уже на кассе, какая-то неведомая сила заставляет обратить внимание на зеркало, отражение которого маячит перед моими глазами. Я не узнаю себя, отворачиваюсь, скорее оплачиваю покупку и стараюсь быстрее позабыть увиденную посмертную маску. Глаза стали глубже прежнего, дно колодца не меньше, их пустота и не выразительность удивляют. И взгляд увял, куда потеряно прежнее стремление и завораживающая сила, оставшееся оформление лица стараюсь переварить вместе с первыми глотками и больше не думать, не думать, не думать, а лишь только идти и запивать неприятные чувства.
На улице стало прохладнее, но для меня это не имеет значение до квартиры идти не больше получаса, за это время во мне будет гореть сорокаградусное пламя. Я иду не спеша, размеренный шаг, размеренный глоток и такой же всхлип. Мне тяжело сдержать слезы, они капают на губы, подбородок, горлышко бутылки, воротник куртки, помечают все своей сентиментальностью и мокротой. Постыдной мокротой, постыдного человека.
Съемная квартира не так мила мне, поэтому я не раздеваясь прямо в обуви шагаю в спальню, накрываюсь покрывалом и не заметив разницы с лавочкой на остановке, проваливаюсь в сон. Но перед этим, еще проходит несколько минут, когда я мечтаю, чтобы она вспомнила обо мне, спросила, себя: «А как там мой Сережа? Ему, наверное, плохо? А мне плохо»? Хочу, очень хочу, чтобы она так спросила и сказала «мой Сережа», определенно, чтобы было «мой Сережа». Но сон приходит и забирает все это не нужное, давно обдуманное, обговоренное, много раз решенное и неизменное, так и сон большое неизменное.
II
Утро встречает меня, головной болью, тошнотой, лаем соседской собаки и плачем ребенка, не удается определить от куда точно исходит звук, он то стихает, то нарастает, может все слышимое доносится из окрестностей моего мозга? Нет, это невыносимая пытка. Я решаю пройтись, где-то позавтракать и по возможности облегчить свои мысли. Пустые бутылки разбросаны странными фигурами, встав с кровати я невольно становлюсь в центр этого импровизированного круга и представляю себя жертвой мистического ритуала. Закрываю глаза, тихо буквально в полушаге начинаю кружится на месте, начинаю что-то шептать, представляя, что вокруг полуголые люди, их тела обмазаны охрой, глаза выведены сажей, руки покрывают не зажившие шрамы от предыдущих действ, они слились в едином танце и мне ни за что не покинуть этого круга. Я ускоряюсь, а вместе со мной и окружающие дикари, их лица белые точно мел, воображение пугает меня, открываю глаза. Никого нет, а комнатное убранство кружится, так стремительно, что я заваливаюсь на спину, поднявшийся шум от бутылок заглушает соседей, от чего я громко и долго смеюсь.
Приведя себя в порядок мне кое как удается выйти на улицу. Я ненавижу этот город, он мне противен, в трезвом состоянии я представляю, что блуждаю внутри огромного трупа. Так мне видятся все эти разваливающиеся здания, мелкие, забытые людьми улочки, переплетающиеся с не менее противными проспектами, бульварами, переулками и другими крысиными тропами, построенными в былые времена гигантами. Но оглядываясь сегодня на творение прошлых эпох, хочется спросить: «И где вы сейчас гиганты? Зачем было создавать, лепить и лепить, неизменно лепить, все новое и новое уродство»? Но они промолчать, никто не ответит, все мертвы. От всего этого в нос бьет смрад гниения, он разносится по всей округе, куда бы не ступила моя нога я не могу избавится от этого запаха. Улицы грязны, их населяют еще большие выродки, чем живут со мной по соседству, от чего я предпочитаю передвигаться по городу в темное время суток, чтобы не видеть, не слышать и в целом никаким образом не контактировать с человекоподобными существами.
До моего привычного заведения остается не далеко, я всегда там завтракаю, дешево и не вкусно, как я люблю, как я привык. Путь в такое место не долгий, надо обойти парочку улиц, сегодня я намеренно делаю крюк через кладбище, там мне идти особенно приятно, так как ни одного презрительного смешка, пренебрежительно неприятного взгляда не сорвется с рожи прохожего. Я давно перестал привлекать людей, я им омерзителен, омерзителен так, как ни, что другое на этом свете, только из-за меня их гной начинает сочится из всех телесных щелей, прикрываемых грешными душами. Они должны меня благодарить, но взамен я вынужден скрываться, перебираться отдаленными дорогами, и в мыслях не подавать виду, тем самым проявив себя в этом нескончаемом пороке.