Кирилл с Машей только что расстались у дверей лаборатории. Они договорились встретиться вечером. Маша уже начинала всерьез сердиться на Кирилла. Отшумела весна с подснежниками, отцвела черемуха, а они только два раза сходили в кино. Сегодня Маша настояла поехать после работы за город, к подножию Рудной горы. Там в прошлом году на серой скале, обтянутой с краев зеленым мохом, Кирилл высек дату — памятку их первого объяснения. Сегодня они навестят свой заветный камень.
— Не забудь! — крикнула Маша вслед Кириллу.
На площадке печи Кирилл весело поздоровался с горновыми, прошел в газовую будку и, взглянув на приборы, переменился в лице.
— Какого черта смотрел, Федор Иванович? — резко обратился он к сидевшему за столом Кравцову. — Зачем режим сменили?
— Вот так и сменил, — Кравцов рванул ворот рубахи.
Медленно поднимаясь со стула, он сжал кулаки. Кирилл знал, что у Кравцова бывали припадки бешеного гнева, но сейчас сам был готов ударить его.
— По-инженерному стали печи вести! — выкрикивал Кравцов. — В конце концов главному инженеру надо верить больше. На то он и главный!
Но Кирилл уже не слушал его, впившись глазами в приборы. Надо было что-то предпринимать, и, долго не раздумывая, он бросился на разгрузку.
Через час на рапорте Бартенев, желая выяснить, понятны ли Кравцову причины расстройства печи, задал ему несколько вопросов. Кравцов молча смотрел перед собой.
— Что же, Кравцов, — выдерживая спокойный тон, сказал Бартенев, — выходит, не только животу, но иногда и главному инженеру доверяться нельзя?
Кравцов мрачно посмотрел на него:
— Паны дерутся, а у нас чубы трещат.
Наступило молчание. Через минуту Бартенев, обращаясь ко всем, твердо сказал:
— Если кто еще сознательно нарушит режим печей, тот может брать в бухгалтерии расчет.
Присутствовавший на рапорте Лотников, когда все вышли, подошел к Бартеневу.
— Вы знаете, что Кравцов действовал по указанию Негина, зачем же дискредитируете его при всех?
— А наедине можно? — усмехнулся Бартенев. — За печь Кравцов, как мастер, отвечать должен, и никто другой.
— Учитывая положение Кравцова, можно бы поступить с ним иначе.
Бартенев жестко проговорил:
— Положение обязывает, а не только дарует почести.
На этот раз откровенная усмешка тронула губы Лотникова:
— Заело, что рабочий, практик, выдвинут в передовые.
Бартенев сделал движение, как будто хотел показать Лотникову на дверь, но вместо этого резко поднялся, рванул с вешалки кепку и вышел, оставив Лотникова одного в комнате.
VI
Ирина Николаевна быстро обежала перрон и, не найдя нигде мужа, пошла искать телефон. Из кабинета начальника вокзала она с трудом дозвонилась до цеха и попросила к телефону Бартенева.
— Он на печах, — ответила ей Феня Алексеевна, удивляясь, что начальника спрашивала женщина.
— Передайте ему, что его дети и жена на вокзале, на чемоданах, — добавила Ирина Николаевна и повесила трубку.
Конечно, ей стоило подготовить себя к такой встрече. За свою пятнадцатилетнюю жизнь с Бартеневым она могла бы привыкнуть к такому невниманию. И все-таки обида жгла ей сердце, когда она в распахнутом пальто торопливо шла к багажной камере, где у самых дверей сидели дети. По ее лицу они поняли, что отец не встретил и робко взглядывали на мать.
— Будем ждать его здесь, — строго сказала Ирина Николаевна и отошла к деревянной изгороди.
За серым забором виднелась широкая, углаженная машинами площадь. На телефонном столбе болталась, едва державшаяся на единственном гвозде дощечка «Автобусная остановка». Вокруг сидели на мешках и чемоданах прибывшие с поездом пассажиры. Крыши домов терялись в зыбком сизом тумане, и от этого казалось, что у города срезали голову. Ирина Николаевна подавила глубокий вздох, третий раз она переезжает, ориентируясь только на разноцветные кружки географической карты…
Она очнулась, услышав радостный вскрик детей, и резко обернулась к ним. Ирина Николаевна не сразу увидела мужа, низко наклонившегося к сыну. Всю дорогу она готовилась при встрече высказать ему сразу все упреки — что не написал ни разу подробного письма, не сообщил о квартире, а теперь вот и не встретил, хотя она дала телеграмму. Но когда подошла ближе и увидела проступившие на его лице скулы, и то, как он судорожно сжимает Сережу, вдруг прониклась почти материнской жалостью и совсем неожиданно для себя порывисто шагнула к нему. Бартенев опустил сына, выпрямился, робко заглянул ей в глаза и привлек к себе.