Он перехватил взгляд Гущина, смотревшего на него с любопытством, и заговорил увереннее:
— Да, участившиеся аварии в цехе связаны с опытами, хотя виновники их не наказаны, а продолжают ходить в любимчиках.
Не скрывая усмешки, он смотрел теперь в упор на сидевшего неподалеку от сцены Кирилла Озерова. Бартенев, сложив на груди руки и упираясь жестким подбородком в грудь, казалось, не слышал Барковского. Кирилл же Озеров растерянно опустил голову. Что-то колыхнулось тогда у Костровой в груди и толкнуло ее к трибуне.
Она не задумывалась над тем, что скажет. Гнев, возмущение подсказывали ей слова, которыми хотелось отхлестать Барковского.
— На войне мы видели лицо врага и стреляли по нему сразу, — сказала она и почувствовала, как в зал упала тишина. Не та, гнетущая, придавливавшая плечи, а та особая тишина, готовая в любую минуту взорваться шквалом гневных голосов: — Да, стреляли в упор, — повторила она и взглянула на оторопевшего Барковского.
— Не бойтесь, я не зачислю вас в стан врагов, — сказала она, — но сегодня мы тоже в атаке. Мы атакуем трудности, оставленные нам войной. Их атакует и Кирилл Озеров. Почему же вы, Барковский, не среди атакующих?
На этот раз он не осмелился усмехнуться ей в лицо, и она продолжала говорить, обращаясь теперь ко всем. Ей хотелось, чтоб ее слова заставили подтянуться тех, кто еще подобно Барковскому, Дроботову не очень-то охотно подставлял лицо горячему воздуху доменных печей; тех, кто не прочь был на смене позабавить друг друга анекдотом, непристойной шуткой.
— Будущее можно приблизить только широким шагом, — проговорила Вера Михайловна и тут же поняла: опять не те слова. Слишком громкие и оттого пустые. И она сказала: — Мы теперь многое можем: грамотно работать, создавать новую технологию, проводить опыты. Каждый из нас может ошибаться, но не отступать.
Ей дружно захлопали темными, с затвердевшими буграми ладонями. Весело, с каким-то озорным огоньком в глазах смотрел на нее Бартенев. После собрания к ней подошел Рогов.
— Зачем меня-то сюда притащили? Тут и разговора о руде не было!
— Это не значит, что разговор о руде не состоялся у нас с вами, — сказал подошедший Бартенев, глядя сверху вниз на маленького Рогова, и увлек его в свой кабинет.
Кострова возвращалась домой с Гущиным в его машине. На улице шел обложной дождь и перед глазами все расплывалось в мутной ночи. Но на душе у Веры Михайловны было легко. Она доверчиво призналась Гущину:
— Я очень волновалась сегодня. Многого ждала от этого собрания и не ошиблась. Пусть не по повестке дня. — Она покосилась на парторга. — Вы заметили: повестку изменили не выступающие, а Бартенев, и, пожалуй, правильно сделал?
— Опять ты начинаешь на него молиться, — недовольно отозвался Гущин, — а мне, откровенно говоря, не понравился его доклад. Никакой политической окраски.
— Лозунгами не говорил? Да? — запальчиво возразила она.
— Во всяком случае обязан был поставить политическую задачу. Это точно.
Она упрямо мотнула головой:
— Значит, ему следовало начать так: «На данном этапе, товарищи, главной политической задачей является…»
— Может, и не так, но что-то в этом роде. Ты ведь нашла политический язык, а ему не хватает партийного духа, — повторил Гущин, откидываясь на спинку сиденья.
Она почувствовала усталость в его голосе и подумала, что ему по долгу службы надо каждому выступлению, каждому собранию давать оценку. А это совсем нелегко. И что, может быть, от частых собраний и речей в нем самом ослабло биение живой человеческой души? Но вслух, словно самой себе, сказала:
— Я не знаю, сколько процентов партийности было сегодня в выступлениях Бартенева и других, но я знаю, что чугуна теперь будет больше.
Она не видела в темноте выражения его лица, но ей показалось, что он как будто приподнялся на сиденье, прислушиваясь к ее словам.
Люди живут не только работой. Дома их ждут жены, дети, привычные вещи и свои домашние заботы. Но и там тоже надо проявлять партийность. Надев чистые рубахи, смыв с лица графитовую пыль, доменщики не враз освобождались от цеховых дум. В тот вечер Павел Иванович Буревой, придя домой, не сразу сел за ужин. Он, не торопясь умылся, переоделся и опустился на диван с книгой. Это очень рассердило Евдокию Ивановну, она только что вынула из кипящей воды пельмени и ждала его к столу. Павел Иванович на ее упреки отмахнулся и нехотя взялся за вилку, не выпуская из рук книги. В тишине щелкнула задвижка в холостяцкой комнате Кирилла Озерова, и Павел Иванович вскинул голову: