Ричард Лури
Ненависть к тюльпанам
Часть I
Вымысел — это несбывшаяся история, а история — это свершившийся вымысел.
1
— Я твой брат! — сказал незнакомец, стоявший у дверей.
В первый момент я решил, что он из братства тех протестантов-евангелистов, кто ходит от дома к дому, проповедуя необходимость спасения души. Но, взглянув пристальнее в его лицо, я увидел смотревшие прямо на меня глаза моей матери.
— Что ж, входи! — сказал я.
Мы не упали друг к другу в объятья — такой порыв выражал бы излишне много. Но и не обменялись рукопожатием — это означало бы слишком мало.
Мы не виделись с ним шестьдесят лет! Отсюда ясно, какими братьями мы были.
Я придержал для него открытую дверь и, пока он проходил, подумал, глядя на его профиль: «Уиллему должно быть сейчас шестьдесят пять! Но на столько он не выглядит. На его лице не заметно следов сильных переживаний. Седоволосый мальчик! Американец!»
— У меня нет ничего особенного, чем бы угостить тебя, — сказал я. — Пиво, немного ветчины, сыр, хлеб.
— Этого вполне достаточно!
— Я живу один, поэтому не держу дома запасов еды.
— Ты никогда не был женат? — выразил он озабоченность.
— Нет!
Я не спросил его встречно о нём самом. Незачем!
— Мне повезло! — сказал он, отвечая на незаданный вопрос. — Моя жена — хорошая женщина, да и познакомились мы с нею в ранней молодости. Двое детей, пятеро внуков! Старшая из них, Синди…
— Я принесу сейчас пива, — перебил я его.
Я не хотел ни слышать их имён, ни видеть их фотографий. Уиллем и так получил своё сполна!
Наша мать сразу же после войны бросила нашего отца, сбежав с канадским солдатом. Именно маленького Уиллема она взяла с собой, и в его жизни было всё: мама, семья, Америка…
— Голландское пиво — самое лучшее! — сказал он, сделав большой глоток.
— Я вижу, оно тебе по нраву.
— Да, с самого первого раза, когда я попробовал его.
— Значит, это у тебя в крови! — отметил я с улыбкой, и он тоже улыбнулся; но я-то знал, что причины для улыбок у нас разные.
— Тебе должно быть шестьдесят пять, Уиллем? — уточнил я.
— Верно! — подтвердил он. — Так и есть! Не знаю, куда ушло время, — годы просто пронеслись!
Я понял, что он одновременно выразил и сожаление о своей промелькнувшей жизни, когда однажды поутру просыпаешься старым, и попытку оправдания ушедших шестидесяти лет, за которые он ни разу не появился взглянуть на родного брата. С тех самых пор, как наша мать увезла его из Голландии!
— Кем ты работал, Уиллем?
— В основном, по своей профессии, я — оптометрист. А ты?
— Трудился в пищевом производстве, как и мой отец. Наш отец! Ты должен простить, если я говорю иногда мой отец, а не наш отец. Я давно привык говорить так.
— Разумеется! — Уиллем выразил на лице страдание, которое я был рад увидеть. — Разумеется, я понимаю!
— Но я не был поваром, как наш отец. Моим делом стала оптовая торговля: склады, перевозка, рассылка.
— А сейчас ты пенсионер?
— Да, вот уже несколько лет.
Я чувствовал, что он приготовился спросить, чем же я заполнял свои годы, но почему-то не захотел.
По-видимому, сидя напротив за столом, он мало что мог разглядеть во мне.
Люди, не обладающие тайнами, представляют их себе как некую загадочность и мрак. В действительности всё как раз наоборот. Секреты выдают своих владельцев, не давая им покоя ни днем, ни ночью, подобно одинокой лампочке, оставленной гореть в помещении. Поэтому я поразился, что Уиллем не в состоянии заглянуть в меня, хотя я просматривался насквозь.
«Возможно, он приехал сюда с какими-то другими намерениями, помимо встречи со мной. Ему явно не совсем уютно в моей квартире, хоть и чистой, но всё-таки запущенной».
Мы выпили по первой банке пива под малозначительную беседу — как проходил полёт? В каком отеле он остановился? Сколько времени собирается пробыть в Амстердаме?
— Не меньше недели! — ответил Уиллем. — Здесь так много нужно посмотреть и посетить! К тому же, я пообещал сделать своим внукам обо всём видеофильм. Одна из них, Синди, про которую я начал тебе рассказывать, пишет школьное сочинение «Моя родословная». Подожди-ка секунду, я хочу показать кое-что. Скажи мне, — он достал свой бумажник из заднего кармана брюк и раскрыл отделение для фотографий, — скажи мне, ведь правда Синди похожа на нашу мать?
В эту минуту я его возненавидел.
— Да, это наша мать!
«Она возродилась! Теперь — в виде американского подростка! Волосы, несмотря на современную стрижку, как у нашей матери, густые и белокурые! Её же голубые глаза! Даже зелёная жилка так же проглядывает на виске!.. Таким образом, Уиллем не только получил нашу мать на всё своё детство. Он опять владеет ею, теперь — как внучкой. Любыми усилиями, но я должен сдержать свои эмоции, не дать им прорваться наружу!»
По крайней мере, он не выглядел заметившим что-либо.
— Синди — необыкновенный ребёнок! Добрая, заботливая девочка, полная искреннего веселья! Кроме того, она единственная из всех моих детей и внуков, кто интересуется своим голландским происхождением. Читает запоем всё, что может достать, связанное с этим.
— Ты должен был привезти её с собой!
— Может быть, в следующий раз. — Его слова прозвучали с оттенком задумчивой грусти.
«Вероятно, он серьёзно болен. Так вот почему он решился на такое далёкое путешествие! Чтобы напоследок всё-таки увидеть своего брата, хотя ещё ни разу не назвал меня по имени!»
— Ей необходимо приехать! — сказал я вслух. — В Голландии найдётся масса возможностей для утоления такой жажды. Единственное ограничение — не перенимать одну причуду своего дядюшки!
— Какую же?
— Я ненавижу тюльпаны! Не признаю никаких охов и ахов по поводу тюльпанов! Они прекрасны, пока цветут, но выглядят слишком уж мёртвыми, когда увяли. Однако главная причина моей ненависти в том, что я знаю, каковы они на вкус. К концу войны уже совсем нечем было питаться, и мы ели их. Мы ели луковицы тюльпанов!
— Я не помню такого, — сказал он. — Я многого не помню! А в сохранившихся обрывках нет уверенности — реальные это воспоминания или же просто рассказы моей матери. Нашей матери!
— Значит, ты счастливчик!
— Но всё-таки я хочу знать, что же произошло! И во время войны, и сразу же после неё!
— Зачем это тебе?
— Ты, наверное, знаком с ситуацией, когда кто-нибудь начинает рассказывать что-либо интересное и вдруг обрывает себя, решив, что при тебе об этом говорить не следует? Ты пытаешься убедить его, что ради уважения к слушателю начатая история должна быть завершена!
Некоторые рассказчики уступают натиску, но другие не сдаются и оставляют тебя в полном неведении. Примерно так я воспринимаю свою жизнь, в которой с самого её начала много неопределённого!
— И вот поэтому ты приехал сюда?
— Вот поэтому я приехал сюда, Йон!
— Ну, что ж… Надеюсь, ты тоже расскажешь мне какую-нибудь интересную историю?
— Я постараюсь…
— Ведь, кроме нескольких открыток от матери и письма, посланного тобой, когда она умерла, мне неизвестно ничего.
— Я знаю, — сказал Уиллем, потупив глаза. — Я виноват!
— Хочешь ещё пива?
— Да, ещё пива было бы неплохо!
В кухне я задержался на несколько секунд — мне не хотелось возвращаться к столу, к брату, к прошлой жизни и всем её печалям.
За окном серые дождевые облака плыли по ярко-голубому небу. Молодая женщина крутила педали велосипеда, разговаривая по мобильному телефону. Если бы я умер три года назад в больнице, не существовало бы ничего из этого — ни моего брата, ни дождевого облака, ни девушки на велосипеде… Но я не умер!