Слушая сбивчивые рассказы хуторских комсомольцев и не отрывая слегка потускневших глаз от тонувшей в сумерках степи, Роман не заметил, как в класс неслышно вошла секретарь вновь организованной комсомольской ячейки — учительница Елена Андреевна Кронина, которую комсомольцы запросто звали Линкой. Войдя в класс, она присела на парту и молча слушала рассказы ребят о хуторских событиях.
Роман скорее почувствовал, чем заметил присутствие Линки, но, не желая перебивать рассказчиков, делал вид, что не замечает ее.
Линка была обыкновенная, внешне как будто ничем не примечательная девушка. И ничто, пожалуй, кроме ее мохнатых и длинных ресниц да тяжелых пшеничных кос, не выделяло ее среди девушек, виденных Романом, Нет, неприметной и тихой была ее спокойная красота. И скорее можно было почувствовать, чем заметить, всю некрикливую ее прелесть, всю глубину затаившегося в серых глазах очарования.
Строгая сидела Линка вблизи Романа на парте. На ее плечах лежала пунцовая косынка. Когда кто-то из ребят заговорил о бесследно исчезнувшей с хутора Фешке, Линка заметно оживившись, подняла на Романа серые искрящиеся глаза и, улыбаясь, сказала:
— А ведь я ее знаю.
— Откуда же?! — удивленно спросил Роман.
— В старых, протоколах ячейки я случайно нашла ее записку и фотографию… Хорошая девушка, должно быть.
— Да, — сказал Роман. — Это была хорошая девушка.
Все замолчали.
Роман побарабанил пальцами по розовому от заката окну.
— Интересно, куда же она могла сгинуть?
Все знали, что он говорит о Фешке, но никто не ответил ему. Ребята хором заговорили о — вновь организованном на хуторе колхозе.
— Какой это колхоз?! Худой колхоз! — резко махнув рукой, заявил Аблай. — Сам подумай, какой будет толк, раз туда и Пикулин пришел, и трахомный Анисим. Сами дурака валяют, сами кричат потом дурным голосом: «Ой-пурмой, пропадем!» Сами же нам, бедному классу, говорят: «Не ходи в колхоз — помирать там будешь!»
— Ну, трахомного и Никулина надо выгнать. Я это дело так разумею, — сказал пастух Клюшкин.
— Зачем выгонять? Не понравится — сами уйдут, — подала голос Линка.
— Ага, жди, когда они уйдут. Уйдут, когда весь наш колхоз к чертовой матери развалят, — злобно сверкнув глазами, возразил пастух Егор Клюшкин.
— Ого! Анисим с Пикулиным крепкий корень пустили. Очень глубокий корень. Я так понимаю… — сказал Аблай.
— Все это чепуха, дорогие товарищи! — задорно подмигнув комсомольцам, заговорил Роман. — Надо нам только покруче быть на расправу. Вот Аблай говорит, что корень они тут глубоко пустили. Ну что ж! А мы попробуем вырвать с корнем. У нас, понимаешь, силы хватит! Мы люди с вами молодые, здоровые.
— Хорошие слова говоришь, Роман! Люди мы молодые, сильные, верно! — возбужденно откликнулся Аблай.
Заговорили о Епифане Окатове. Вдруг Линка, глубоко вздохнув, скорбным голосом произнесла:
— Да, жалко смотреть на него. Был человек в достатке, в силе. И вот все пошло прахом. Ходит в рваных калошах. Посох в руках. Псалтырь по усопшим читает…
— Жалко смотреть?! — пытливо приглядываясь к ней, строго спросил Роман.
— Ну да, жалко.
— Ах, вот как! Ну, этого я от вас, товарищ педагог, не ожидал. Этого я не понимаю… — сухо проговорил Роман, тотчас же спрыгнул с подоконника и направился к выходу, буркнув на прощание: — Пока, товарищи! До следующей встречи!
Подавленный и взволнованный рассказами ребят и встревоженный до глубины души последними словами Линки, Роман долго не находил себе места в неприветливой и жалкой избушке. Он был хмурым и неразговорчивым с матерью в этот вечер. Наскоро выпив кружку молока, он пошел побродить по хутору. Прежде всего его потянуло заглянуть в колхозный денник, куда две недели тому назад согнали крупный рогатый скот со всего хутора. Скот был обобществлен по приказу прибывшего на хутор районного уполномоченного, товарища Нипоркина.
Скот ютился в огромном деннике, наскоро огороженном жердями в открытом поле. Хотя дело близилось к весне, в степи лежал еще снег, а по ночам держались крепкие заморозки. Роман, обойдя окрест денник, не обнаружил ни клочка сена, за исключением небольшой полуразваленной скирды прелой соломы. Перепрыгнув через прясло, Роман стал приглядываться к скотине. Согнан был в одну кучу и рогатый скот и лошади. Хоть и не очень было светло, но Роман разглядел в неверном лунном полусвете тощих коров и на редкость худых — кожа да кости — лошаденок. Скот был голодный.
Пробравшись в глубь денника, Роман наткнулся на колоду, около которой привязано было несколько упитанных лошадей. Колода была наполнена отборным овсом. Сытые кони, почувствовав близость человека, захрапели, повернув теплые добрые морды. «Странное дело! — подумал Роман. — Что за фокус? Чьи это лошади? Почему они стоят на овсе, а остальной скот едва держится на ногах?» Но тут он случайно наткнулся на притулившегося около соломенной скирды сонного человека.
Очнувшись, человек встрепенулся, вскочил на ноги и закричал не своим голосом на Романа:
— Кто ты такой? Что тебе здесь надо?
Роман, узнав по голосу Силантия Никулина, откликнулся. вопросом на его вопрос:
— А ты лучше мне ответь, почему скот моришь голодом?
— Ну, это не твоего ишо ума дело, — зло отозвался Силангий. — Не тебе в колхозные порядки вмешиваться. Тоже мне указчик нашелся!
— А ты не ори! — прикрикнул на него Роман. — Я тебя толком спрашиваю. Почему скот голодом мрет? На одних лошадей смотреть больно, а другие тут же в особом загоне на овсе стоят?
— Ты на меня не кричи, Ромка! — узнав в свою очередь Романа, угрожающе крикнул Силантий. И вдруг, метнувшись в сторону, он завопил не своим голосом: — Караул, мужики! Караул, гражданы колхозники!
Роман растерялся, опешил. Он не знал, что ему предпринять — наброситься ли на Силантия и заткнуть ему рот, или скрыться от греха подальше.
На вопли Силантия из темноты вынырнули два мужика с зажженными фонарями. Один из них, невысокий крепкий мужик, подняв над головой фонарь, осветил прямую фигуру Романа. Затем мужик удивленно воскликнул:
— Роман?! Али я обознался?
— Точно. Это я — Роман, Мирон Викулыч! — откликнулся Роман, узнав Мирона Караганова.
Точно из-под земли, выросло еще несколько заспанных мужиков.
— Что за происшествие?
— Силантий! Ты где?
— Что тут случилось?
Однако Силантий, заметив, как тепло и участливо говорят сбежавшиеся на его крик мужики с непрошеным полуночным гостем, предпочел не откликаться.
Роман рассказал о случившемся. Выслушав его, Мирон Викулыч бросился с фонарем в руках в денник. Мужики и Роман последовали за ним. Кинулись к колоде. Но кормушка была уже пустой, а лошади кулацкие сыто похрапывали среди общего стада.
Силантий Пикулин, державшийся в стороне, наконец подошел к мужикам и, ехидно ухмыляясь в бороду, сказал:
— А вы в самом деле поверили, что я тут по ночам своих лошадей овсом кормлю?
— Факт! — крикнул Нашатырь.
— А ты протри глаза и загляни в кормушку, — посоветовал ему Силантий Пикулин.
— Ну, это ты брось, Силантий. Воробья на мякине не проведешь. Я, брат, и так все вижу, — сказал Мирон Викулыч.
— Факт, не проведешь! — кричал Нашатырь. — Хоть и нет овса, а дно у колоды мокрое. Факт, что его кони хлебом и сейчас ишо пахнут.
— Вот какая сволочь… — глухо проговорил Мирон Викулыч. И всем стало ясно, что эти слова относились к Пикулину.
Роман сидел в просторной и опрятной избе Мирона Викулыча. В этом человеке он с детских лет привык видеть отца и старшего друга. На столе мирно ворчал ярко начищенный, медный самовар. В чашках стыл густой ароматный чай. Роман, задумавшись, смотрел, не спуская глаз, на небольшой, в строгой раме, портрет Ленина.