…А Кенка лежал в бреду. И в бреду он тоже часто звал приятеля Ераллу.
Вряд ли бы выжил Кенка, едва ли удалось бы поставить парнишку на ноги, не ухаживай за ним ночью и днем Арсентьевна. Отзывчивая на чужую беду, суетливая, тут она и совсем потеряла покой. Ни на минуту не отлучаясь на первых порах от страдающего паренька, Арсентьевна меняла ему повязки, поила остуженным молоком, успокаивала теплым словом. Вся ушла она в неусыпные заботы, запустив даже невеликое, но требующее хлопот хозяйство. Ни в кухне, ни в горнице не было у нее обычной чистоты и порядка. Ни до чего, кроме Кении, не доходили трудолюбивые и нетерпеливые руки Арсентьевны, решившей выходить, выручить парня из беды.
Мирон Викулыч, видя неустанную заботу старухи, убежденно говорил:
— Все образуется. Поднимется парень. Выживет.
И Кенка, чувствуя трогательное, участливое отношение к нему четы Карагановых, проникался верой в свое выздоровление. Материнская забота Арсентьевны вызывала в Кенке прилив бурной нежности к ней. Он готов был назвать Арсентьевну матерью, но стеснялся выразить словами свое чистое чувство. Чуткая, умная Арсентьевна и без Кенкиных слов знала о сыновьей его благодарности, и это было самой бесценной и дорогой наградой для нее, вообще души не чаявшей в детях, а в Кенке — в особенности.
На четвертые сутки Кенке стало легче. Он несколько раз садился на кровать, смотрел в окно. Заглянув в крошечное, обсиженное мухами зеркало, висевшее в простенке, Кенка замер: на него смотрело незнакомое, похудевшее, точно обуглившееся лицо.
Мирон Викулыч, застав Кенку на ногах, пробасил:
— Ну как — живем, говоришь, кандидат?
— Живем, дядя Мирон, — виновато ответил Кенка.
— Ну вот и слава богу, — сказал Мирон Викулыч. — Говори спасибо, что надежное средствие нашлось под руками. Квашеное молоко при ожоге — лекарство лучше некуды. Я в детстве тоже ноги ошпарил кипятком. Только этим лекарством и спасся.
Кенка, беспричинно улыбаясь, смотрел на бородатое доброе лицо Мирона Викулыча и радовался тому, что он разговаривает с ним, как со взрослым человеком. Парнишка простил ему даже самое обидное — насмешки и шутки Мирона над Кенкиным кандидатством. «Эй, ты, кандидат! — покрикивал Караганов. — Кандидат еще не настоящий комсомол».
А вечером, когда выздоравливающего пришли проведать Роман, Линка и Аблай со старым Койчей, Кенка рассказал им о той злополучной ночи, которая сделала бывшего батрачонка на голову выше и сильнее в глазах взрослых.
— Я все видел. Я видел, как он подпалил амбар. И тогда я выстрелил, — говорил Кенка. — А потом я стал тушить пожар, мне обожгло руки. Мне было больно, и я упал. Огонь стал тушить Ералла. Потом я плохо помню, что было дальше. Не помню…
Линка не сводила потемневших глаз с обожженного паренька. В ней разгоралось чувство ненависти к Никулиным, Окатовым и Куликовым. Вчера еще она с робостью прислушивалась к полным темного смысла библейским словам Епифана Окатова, сейчас он казался ей омерзительным и жалким.
18
Целый день около колхозной сеялки толпился народ. Продавец Аристарх Бутяшкин, проходя мимо мироновского двора, бросил, презрительно улыбаясь:
— Тоже мне — машинизированное коллективное хозяйство!.. Смех!
— А как же! Они теперь этой сеялкой весь белый свет засеют. Пропали мы, старые хлеборобы! — вторил ему Силантий Никулин.
— Это верно. Только неизвестно, кто за этих бесшабашных колхозников кредит государству за подобную машину выплачивать будет. Станет она им, эта машина, в копеечку! — кричал на всех перекрестках трахомный Анисим.
А между тем, бывшие аульные пастухи и батраки из хутора Арлагуля радовались новенькой машине, как дети. Многие в сотый раз любовно ощупывали блестящий корпус сеялки, передвигали ее рычаги и внимательно разглядывали высевающий аппарат. Осмелевший Ералла, вооружившись тряпкой, старательно вытирал диски и загрязнившиеся спицы колес. Каждому из этих еще вчера обездоленных и бесправных людей приятно было думать, что они стали хозяевами машины. Выходит, с ними считаются, если доверили такую машину.
Мирон Викулыч принес из амбара новые сыромятные постромки, пропитанные дегтем. Надевая их на новенькие, необтертые вальки сеялки, он, хитро прищурив глаз, сказал:
— Заветные. Для особого случая берег. Вот, слава богу, и пригодились.
В сумерках открылось общее собрание артели. На повестке дня стояли вопросы производственного порядка: об организации полеводческих бригад, о дне выхода В поле, о выборе посевных участков. Бобыль Климушка и Михей Ситохин пришли на собрание навеселе. Они успели обмыть новоприобретенную артельную машину, выпив поллитровку водки, и держали себя на собрании словоохотливо. Роман огласил список бригады плугатарей.
Михей Ситохин протестующе закричал:
— Что же эго такое, мужики, делаете? Разве это порядок? У Мирона Викулыча мерин куда справнее моей Гнедухи, а идет в борону.
— Мерин у дяди Мирона начал припадать на заднюю ногу, — возразил ему Роман.
— А почему обе лошади Бектургана третий день в отгуле? — не унимался Михей Ситохин.
— На этих лошадях два раза на станцию сгоняли. Понял? — строго прикрикнул Мирон на Михея.
— Ну, тогда возраженьев не имею, — сказал Ситохин.
На бобыля Климушку и комсомольца Бектургана возлагался присмотр за рабочим скотом.
— Вот это здорово! — заорал появившийся в воротах полупьяный Капитон Норкин. — Был Климушка никем, а в коллективе его в пастухи производят. Ничего себе, высокая вакансия!
И Климушка отрезал:
— В пастухи я не пойду.
— Это почему же? — строго спросил Роман.
— А ты что же, Клим, думал легкую работу в артели найти? — осуждающе спросил Мирон Викулыч. — Нет, брат, записался в артель — работай.
— Работа работой. А вот с вашими киргизами я из одной чашки хлебать в жисть не стану! — запальчиво крикнул Климушка.
На мгновение во дворе воцарилась тишина. Выручил Аблай, запальчиво крикнув:
— Товарищи! Это не Климушка такую речь говорит. Это за Климушку кулак говорит…
— Вот именно, — поддержал его Роман.
— Правильно. Кулацкие речи!
— Разрешите, — подняв руку, сказал Михей Ситохин. — Хоть мне Климушка и. заветный друг, а не одобряю я такие речи. Не своим он голосом тут говорит.
— Правильно! — откликнулись русские и казахи.
«Да, это, конечно, кулацкая работка! — подумал Роман. — Вот с каких козырей пошли: хотят русских с казахами поссорить. Ну, это им не удастся…»
И тут колхозники, перебивая один другого, дружно насели на Климушку:
— Ты что же это, против артели пошел?
— А коли против — нам с тобой не по дороге.
— Да что с ним разговаривать — уволить его из колхоза, да и баста, — гудели колхозники.
Кончилось собрание тем, что члены артели, разгневанные поведением Климушки, выпроводили его со двора.
Этим же вечером, в сумерках, когда Роман возился около своей избы с ремонтом покосившейся калитки, Климушка робко подошел к нему и, опустившись рядом на дровосек, несмело спросил.
— Ну, как гам решили насчет меня, Роман? Небось исключат теперь из артели?
— Небось исключат… — сказал Роман.
— Ага. Стало быть, беднейшее сословие мое ни при чем? — заносчиво спросил Климушка.
Роман помолчал, постучал без нужды заржавленным ключом по закрепленному болту, вытер тыльной частью ладони вспотевший лоб.