Если же он попытается использовать стражу порядка, чтобы устранить меня физически, то только подпишет себе приговор. Даже в этом коррумпированном мире существуют процедуры и протоколы. Прикончить задержанного в камере — слишком очевидный ход, слишком много вопросов потом.
Так что выберусь отсюда — рано или поздно. И тогда не только Игнатушке, но и всему его роду придёт конец. Без шуток. Я тот ещё злопамятный тип.
Кабинет майора Грушина был точным отражением своего хозяина — безвкусное помещение с претензией на солидность. Дубовый стол, слишком большой для комнаты, парадный портрет Императора в пышной раме, дешёвая хрустальная люстра, криво висящая на потолке. На стенах развешаны грамоты, многие из которых были получены за выслугу лет, а не за реальные заслуги.
Ксения Елагина стояла посреди этого «великолепия», сохраняя идеальную выправку. Разноцветные глаза смотрели прямо перед собой, будто ей не хотелось задерживать взгляд на хозяине кабинета дольше, чем требовали приличия.
— Елагина! — майор Грушин расхаживал по кабинету, тяжело переваливаясь с ноги на ногу. Пол под его ботинками скрипел, стонал бедолага под таким весом. — По какой причине ты его отпустила⁈ Он же главный ПОДОЗРЕВАЕМЫЙ!
Последнюю фразу майор выкрикнул, брызжа слюной на документы. Одной рукой он придерживал сползающий китель, а второй требовательно тыкал пухлым пальцем-сарделиной на дверь, за которой увели задержанного Волкова.
— Действую согласно протоколу, господин майор, — Елагина оставалась бесстрастной. — Поскольку вина гражданина Волкова не доказана, а прямых улик против него нет, у меня не было оснований задерживать его на срок более трёх часов без предъявления обвинения.
Грушин фыркнул, сел в кресло и вытянул носовой платок, дабы промокнуть вспотевший лоб. Утро выдалось жарким, а форменный мундир был слишком тесен даже после недавних переделок у портного.
— Не доказана⁈ Даже если он СЛУЧАЙНО оставил нагреватель — это не снимает с него ответственности! — он нервно швырнул платок на стол и потянулся к коробке с леденцами. — И при том, Елагина, если он сбежит, как я буду отчитываться, что преступник был в руках, но мы сами его выпустили⁈
Толстяк яростно разворачивал леденец, но пальцы, толстые как сосиски, никак не справлялись с обёрткой. Наконец, смяв бумажку, он засунул конфету в рот и продолжил, чавкая:
— И вообще! Что там разбираться⁈ Ситуация очевидна! Малец так спешил на гульки, что не выключил нагреватель и сжёг семь домов! Отправить его на север, пусть отбивает рубеж от немцев в холодине, никаких ему больше нагревателей!
Майор затрясся от собственной шутки, довольный своим же остроумием.
— Зато не спалит! Там же лёд кругом, да снежная пустошь! Уха-ха-ха! — как же довольно он хлопал ладонью по столу.
Елагина вздохнула. Её карий глаз потеплел от усталости, а серый, наоборот, похолодел.
— Меру наказания будет определять суд, Вениамин Семёныч, — напомнила она майору об элементарных принципах судопроизводства. — Это не в нашей компетенции. Наша задача — установить истину.
Грушин мгновенно помрачнел. Ой как не любил он, когда ему напоминали о границах его власти, особенно подчинённые. И уж тем более — подчинённые-женщины.
— Ты всегда такая правильная, Елагина, — проворчал он, барабаня сардельками по столешнице. — Всё за правила цепляешься. Вот только службу в таком тоне не построишь. Иногда нужно быть… гибче. Понимаешь, о чём я?
— Вполне, господин майор, — её голос стал только холоднее. — Но предпочитаю придерживаться протокола. Так меньше шансов совершить ошибку. Особенно в деле, которое привлекает столько внимания.
Грушин поморщился — последняя фраза была прямым намёком на повышенный интерес общественности к пожару, уничтожившему половину переулка.
— Ладно, — махнул он. — Езжай, выясняй всё, раз так хочется. Проверяй его алиби, ищи свидетелей. Но малец останется под стражей. И это не обсуждается!
— Как прикажете, Вениамин Семёныч, — Елагина коротко склонила голову в знак подчинения. — Разрешите идти?
— Иди уже, — Грушин потерял к ней интерес, переключив внимание на бумаги, ожидавшие его подписи.
Когда дверь за следователем закрылась, он некоторое время ещё сидел неподвижно, прислушиваясь к удаляющимся шагам. Затем, удостоверившись, что коридор опустел, выдвинул нижний ящик стола и достал сложенный вчетверо лист дорогой бумаги.
Письмо доставили час назад через особого курьера. Майор вздохнул и в который раз перечитал аккуратные строчки, выведенные тонким каллиграфическим почерком: