Они начинают хохотать, потом внезапно перед ними оказывается мешок тыквенных семечек, и они, не обращая на меня ни малейшего внимания, начинают их щелкать.
— Вы мне тут насорите, — недовольно заявляю я.
— Какой невоспитанный, — говорит та из них, что левее, смачно сплевывая шелуху.
Они улетают, и я снова остаюсь в одиночестве. Но ненадолго.
Слышится свист воздуха, и у меня в гостях новая летунья. Ее появление прибавило ночи голубизны, впервые я заметил, что от ведьм может исходить сияние.
— Кто ты? — спросил я ее.
— Разве можно ответить на этот вопрос? — улыбнулась она.
Я долго смотрел на ее лицо, надеясь, что улыбка появится вновь, страшась пропустить ее. И в самом деле, как бы она могла ответить на мой вопрос, подумал я, перебрав несколько традиционных ответов и находя их все нелепыми, смешными.
Я готовлюсь парировать очередной вопрос, представляю, какая глумливая у меня физиономия. Она понимающе кивает, и мне вдруг ничего не хочется говорить… совсем ничего, я чувствую, как дневные и ночные слова опустошили меня.
— Устал? — осторожно спрашивает она.
И я чувствую, что она первая, кто задает мне этот вопрос искренне. По инерции разговоров с ведьмами мне еще хочется ответить ей что-нибудь веселое, типа: «Устают только мертвецы, они всегда в одном положении, ноги затекают». Но я чувствую, как горло мое сжалось от восторга перед незнакомкой, и слова не проходят через него.
Ее тихая улыбка дала мне понять, что она знает мои мысли.
Летел игрушечно маленький самолет, хитро находя свой путь, он летел как-то пренебрежительно по отношению к земле, и его тело с красными глазами самоуверенно двигалось под материнским присмотром звезд.
Обаяние — вот что было главным в моей новой знакомой. Оно дороже красоты: красота всегда на виду, к ней привыкаешь, и мне кажется, что красота мешает душе развиваться, обаяние же — следствие души. Я никогда не видел, чтобы красивые женщины были добрыми. Они снисходительны, и снисходительность эту именуют в них добротой. Мы ждем от них доброты и принимаем за нее снисходительность. Человек рад обманываться, лишь бы обманываться в свою пользу. Но красота женщины, находившейся напротив меня, была именно доброй.
Мне хотелось прикоснуться к ее красоте, почувствовать тепло ее кожи, я чувствовал к ней только нежность. Но я боялся это сделать — была уверенность, что в миг прикосновения исчезнет то новое, что появилось во мне так внезапно и что стало так дорого мне. Я подумал, что, если бы она была обыкновенной женщиной и мы шли бы по улице, вслед ей смотрели бы многие мужчины, и я знал, что это не было бы мне неприятно.
И при этой мысли я заметил, что впервые за долгое время мне стало спокойно.
Ее взгляд позволял надеяться бог знает на что. Вы замечали, как нравятся мужчинам раскосые женщины? — их глаза влекут, обещают необыкновенное…
Она спрашивает, и я отвечаю на ее вопросы с неизведанной прежде радостью. Я ничего не таю. Почему? Не знаю. Каждый несет груз своего внутреннего мира, тайн. И когда-нибудь этот груз надо сбросить, хоть ненадолго.
И чем больше я рассказываю о себе, тем легче мне делается и спокойней, и одновременно со своим рассказом я узнаю ее. Как? Не ведаю. Но я чувствую, что знаю ее издавна и вот-вот вспомню, когда мы виделись в последний раз и о чем говорили. В душе моей тихо, словно ни одно горе не посещало ее прежде.
— Для чего живет человек? — спрашиваю я, и мне странно, что мы столь быстро дошли до таких вопросов, но я чувствую опьянение от ее присутствия. — Зачем живет человек? — не успеваю я удержать вечно мучающего меня вопроса и слышу:
— Чтобы сделать тех, кто рядом, счастливыми.
— Почему человек умирает, если смерть бессмысленна?
— У тебя было когда-нибудь чувство, что ты жил еще до своего рождения?
— Было.
— Ну вот, ты и ответил на свой вопрос. То, что существует, не может исчезнуть, потому что нет времени. В космосе ни начала, ни конца и не может быть времени — оно чуждо природе мира, его бесконечности. Бесконечность не может состоять из отрезков конечного, только из бесконечных частей.
Время — часы, годы, века — нужно людям как верстовые столбы на пути.
Может быть, мне встречались исключения, но у всех знакомых женщин и девушек была одна и та же манера думать, вести себя. Наверное, я ошибаюсь, впрочем, должно быть, это я не мог обнаружить в них отличительных черт, а уж любой другой на моем месте конечно же смог бы это сделать. Но мне нравится быть одному, слушать тишину ночи, и, пожалуй, теперь, глядя на собеседницу, я понял, что такое любовь: это когда с женщиной можно молчать и она знает, о чем ты молчишь, и ты знаешь, о чем молчит она. Мне грустно, но я не могу выразить точнее свое чувство к ней, может, и потому, что слова — тени чувств и мыслей.