Они стали встречаться часто. Встречи их были похожи одна на другую, но только не для Сергея. Ему хотелось видеть Марину каждый день.
Он звонил ей, вежливо здоровался. Ему отвечали, что Марина будет через час. Он звонил через час. Больше двух раз он не звонил.
У ее отца был громкий голос. Мать говорила тихо. Бабушка говорила твердо.
Когда он спрашивал Марину, чувство, близкое к вине, присутствовало в нем. Никогда он не думал, что телефонные гудки так больно слушать. Однажды он не видел ее три дня! Но к магазину подъехать не осмелился.
Они встречались еще несколько раз, и все эти дни были счастьем для Сергея. В одну из встреч Марина пригласила его на дачу, где обещала познакомить со своими родителями. Сергей взволнованно ожидал предназначенного дня. Он будто не в вагоне ехал к Марине, а несся на крыльях ветра. И сердце его стучало так же быстро, как колеса электрички. И весь этот день казался ему необыкновенно счастливым, добрым, и он сам, казалось, поднимался по лестнице счастья все выше и выше. И это ощущение ни на минуту не исчезало. Настроение было праздничным, веселым, как в детстве перед каникулами. И сама тропка была как путь во что-то забытое, в возможность счастливых превращений. И все деревья вокруг говорили, что жизнь его должна быть счастливой. Он шел медленно, как бы давая глазам привыкнуть ко всему, что его окружало. Уже была середина июня. Всю первую половину стояла двадцатиградусная жара, и жасмин распустился как-то особенно щедро. Кусты стояли под окнами, как летние сугробы. Божья коровка села ему на руку. Он поднес ладонь к лицу, рассмотрел ее и подумал: чем он лучше ее?
За полем синела лента дороги. Лес пугал Сергея щедрой растительностью. Сергей был рад, что не стал дожидаться автобуса, и пошел пешком. Листья шевелились, точно звали его с собой в лес, и он думал, что на листья можно всегда смотреть не уставая. И казалось, что все это родилось для встречи с Мариной. И деревья, и трава как бы дышали ее дыханием, и он это хорошо чувствовал. Словно природа была ее продолжением.
Сергею казалось, что когда-то уже все было так, именно так, и, наверное, он и Марина были когда-то одним существом, а потом расстались, блуждали, наконец встретились и мечтали сознаться в этом друг другу.
Когда он нашел нужный дом, ему даже стало чуть грустно оттого, что это настроение кончилось. Его встретили по-доброму, и Иван Иванович, отец Марины, хмуро рассуждал о даче при нем, как при члене семьи:
— Ох и много мы в эту махину вложили! Я ее застраховал. — Он говорил так, словно вручал дочери приданое, и Сергею слышалось: — А когда мы с Евгенией Тимофеевной умрем, все это будет ваше.
— Погуляли бы вы, — обратилась к молодым людям Евгения Тимофеевна.
— И вправду! — воскликнула Марина.
Лесное царство стояло совсем обособленно от домов дачного поселка, даже как-то брезгливо. Деревья раз и навсегда отстранились от нежданных пришельцев. Кусты у дачных домиков как бы ушли в свои мысли. Но чем дальше Сергей и Марина уходили в лес, раздвигая мягкую плоть листьев и травы, тем больше открывали деревья свою душу. Сергею казалось, что это не листья касались его, а руки Марины. И весь лес, все травы, все бабочки, все цветы были для него продолжением любимой, ее волос, и плеч, и ключиц, так беззащитно выглядывающих из сарафана. Они остановились у муравьиного дворца. И Сергею показалось, что именно здесь сердце леса.
Именно здесь.
— Ой, — крикнула Марина, смешивая в голосе восторг и страх, — сколько наползло муравьев!
Она отбежала от кучи, села на пенек, намереваясь снять легкие тапочки, в которых отправилась в лес. Сергей любовался ею и видел, что ромашки поворачиваются к ней и смотрят на нее широко открытыми желтыми глазами из-под длинных белых ресниц.
Но и пень оказался владением муравьев. Раздосадованная этим, Марина в растерянности отошла к кустам и озорно и одновременно просительно взглянула на Сергея. Он подошел к ней совсем близко, подчиняясь ее взгляду. Он даже различил черные крапинки в ее глазах. Он еще никогда не смотрел на Марину так прямо, он словно видел самую сердцевину ее существа, и не мог отвести глаз, и впервые понял, какие это родные, единственные для него глаза. Но чем больше он смотрел в них, тем яснее чувствовал сопротивление, нарастающее внутри себя. Оно шло из самых недр подсознания и не несло радости, как это было, когда он приблизился к Марине. «Почему так?» — огорченно пролетело в нем, и этот вопрос спугнул восторженное преклонение перед глазами Марины. Не доверяя самому себе, он протянул руку и кончиком мизинца, осторожно, дотронулся до ключицы. Он почувствовал слабый ожог. Ямочка на щеке Марины обозначилась как-то особенно грустно, и ему вдруг стало страшно, как никогда еще не было страшно рядом с женщиной. От страха этого Сергей вздрогнул, почувствовал, как что-то в нем сжалось, и ощутил пустоту в себе, и внезапно, с запозданием, пришел ответ на недавний вопрос: почему он испытал чувство неловкости? Оказывается, это случилось потому, что он испытал полную, страшную ответственность за Марину перед самим собой, и, прикасаясь взглядом к ее взгляду, он испытал стыд и боязнь — сумеет ли он быть достойным ее доверчивости? Его сердце было уже совсем не тем, что прежде. Он видел уже во взгляде Марины вопрос: «Сумеешь ли ты защитить меня, можно ли довериться тебе?» И второй ее взгляд он так же расшифровывал словами: «Можешь ли ты выдержать, вместить мою жизнь, можешь ли ты войти в мою жизнь и вместить меня в свою?» «Да, да!» — смешивая восторженность с тревогой, отвечал он одними только глазами.