Наступило молчание, и все звуки поляны и леса словно соединились, чтобы углубить это молчание.
— Помоги-ка, — сказала Марина, и это «ка» было по-особенному дорого в ней.
Она оперлась на Сергея, сняла с одной ноги тапку, вытряхнула ее, заглянула в нее и, убедившись, что муравьев нет, вновь обула, затем, все не отпуская Сергея, вытряхнула непрошеных гостей и из второй тапки.
Вздохнув, она распрямилась, и тут Сергей увидел муравья. Тот быстро передвигался по руке Марины, находя дорогу между редкими золотистыми волосиками, должно быть казавшимися ему большими деревьями. Сергей протянул руку, муравей пересел на его палец, словно только и ждал этого момента.
— Сбрось на землю, — засмеялась Марина, ее носогубные складки вздрогнули брезгливо. — Ужас!
Но ему приятен был этот муравей, только что двигавшийся по ее коже. Сергей приблизил ладонь к своему лицу, и ему показалось, что муравей улыбается.
— Пойдем, — Марина стала собирать ромашки, и он помогал ей. Сергей подумал, что цветам уже надоело расти и они просились в руки к Марине. И еще он думал, что если бы поцеловал Марину на поляне, то не было бы в нем сейчас той возвышающей радости, которая пружинила ноги, не было бы этой звонкой лесной тишины и той чуткости, откликаемости всему, которая царила сейчас в нем, затопляя все другие чувства.
Ужинали в саду за столом. Темнота еще с трудом просеивалась через остатки света. Иван Иванович снова говорил:
— Редис сейчас на рынке по сорок — пятьдесят копеек, а мы уже второй урожай снимаем. У нас — бесплатно, — и он сделал широкий жест в сторону тазика, где лежал и редис, и укроп, и салат и где было, казалось, все, что можно вырастить на огороде.
Сергей неуверенно взял редисину, она показалась ему водянистой, и он заставил себя проглотить ее.
— Вкусно? — довольно спросил Иван Иванович.
Евгения Тимофеевна делала бутерброды, и Сергей почувствовал всем слухом, всем телом, что и она ждет его ответа.
И он ощутил — есть многое в жизни, чего он не понимает: ведь должно же быть ясное объяснение тому, что побуждает жить вместе этих далеких друг другу людей. Видно было, что настоящую радость хозяину дома доставляет не работа, а его дача. Ходить в чиненых-перечиненых брюках и драной рубашке, чувствовать себя деревенским человеком.
И Сергей сказал:
— Лучше редиски я и не пробовал. — Ему казалось, что он видит, как краснеют у него мочки ушей.
Евгения Тимофеевна подняла голову и внимательно посмотрела на него, он почувствовал одобрение в ее движении и удовлетворение оттого, что он так правильно вписался в эту семейную игру, где двое, ради семейного благополучия, которое они называют покоем, подыгрывают третьему. И думают, что третий не догадывается об этом.
Марина взглянула на Сергея с насмешкой, как бы читая его мысли, и насмешка эта спряталась в уголке губ. Вначале лицо ее было напряжено и даже брови поднялись в ожидании, но теперь она смотрела именно с насмешкой, и в нем поселилось раздражение: за что? Ведь он все делал ради нее.
Он смотрел, как Евгения Тимофеевна наклоняется над тарелкой, и ему пришло в голову, что ее имя-отчество должно принадлежать массивной, ширококостной, с заметными жировыми отложениями женщине, а она худощава и миловидна той миловидностью, какая бывает у тридцатилетних женщин, хотя ей шел пятый десяток. И многие имена и отчества, думал Сергей, как бы несут в себе внешний вид их обладателей, уживаются с ними заранее, предрекают, предчувствуют его собой. Иван Иванович как нельзя лучше отвечал своим видом этому умозаключению Сергея, родившемуся по наитию, а значит — верному.