— Что вы все молчите, Сергей, поддерживайте разговор, а то я среди молчальниц живу. — Иван Иванович взял несколько редисин и одну за другой отправил их в рот.
Он съел их с видом человека, который добился в жизни всего, чего хотел, и теперь предлагает следовать его примеру — тогда не пропадешь, только слушайся совета, ведь жизнь так же проста, как эта редисина, отправленная в рот.
— А вот и чай, — говорит Евгения Тимофеевна, и ее ловкие руки летают над столом по-хозяйски строго и привычно.
От их полета Сергею стало хорошо. Те же движения были у помогавшей ей Марины, и ему разом захотелось навсегда вобрать в себя мягкие движения ее руки, и плавную походку, и стать их безраздельным обладателем — и рук, и улыбки, и горячих плеч. Он смотрел на нее влюбленными глазами, не замечая, что всем это заметно и все одобрительно относятся к этому. Бывают в жизни такие моменты счастливого покоя, когда верится в возможность постоянного счастья и все дурное, что есть в жизни, благополучно забывается, отодвигается.
И Сергей протянул руку к Марине, точно боясь, что она сейчас исчезнет, и тут же осознал нелепость своего жеста и сказал громко:
— Еще чаю, пожалуйста.
И рад был, что все восприняли это как шутку и все улыбнулись ему. И это единство улыбок словно подталкивало его к новым мыслям о счастье с Мариной. Над всем царила та атмосфера необъяснимого покоя, которая способна объединить непохожих людей, если они не выражают честно свои мысли и отыскивают слова, умеющие не задеть присутствующих обидой. Но такие отношения не могут быть долгими, и пробуждается быстрее тот, кто менее сентиментален и в ком выработана способность к самоанализу.
Сергею казалось сейчас, что и жасмин, и облака, и трава обязаны были своим появлением Марине. Все его мысли сходились в ее глазах, как в фокусе. И он уже думал, что его холостяцкая логика, обеды в столовой, свобода, книги — все это ничто по сравнению с ее благожелательным взглядом, ее улыбкой или растянутой мягкостью звуков фразы: «Ты прав, конечно». И когда ее не было рядом, в словах, вспоминавшихся ему, были и ее улыбка, и глаза, и ровный ряд белых, как лепестки жасмина, зубов.
А за столом идет бесконечный разговор о телепрограммах, о спорте, эстраде, политике. И во всех областях Иван Иванович оказывается специалистом, говорит обо всем твердо и длинно, чувствуется, что он говорит об этом не в первый и даже не в десятый раз.
Марина, его Марина, говорит медленно. Сергею чудятся в ее словах тоже какие-то уверенные нотки. В окружении этой сплоченной семьи он и сам ощущает себя особенным и необходимым.
После Марининых уверенных по звучанию слов он как бы впервые замечает, что у нее широковатая отцовская кость и нет той хрупкости, которая была, должно быть, в ее годы у Евгении Тимофеевны. А сама Евгения Тимофеевна говорит мало, она как бы сбоку своей семьи и Сергей понимает чутьем, неясно откуда взявшимся, что она из тех людей, которые раскрываются не сразу и не быстро и скрытность ее продиктована не слабостью, не отсутствием интересных мыслей и чувств, а опытом жизни.
Как бы в подтверждение этой мысли память подсказывает — Марина обмолвилась когда-то, что мать замужем во второй раз. Сергей смотрит на Марину, на ее довольно тонкую при нетонкой кости шею, на особенно нежно выступающие вперед над сарафаном ключицы, на руки и пытается представить: если бы она была уже замужем — хотел ли бы он на ней жениться? И со стыдом каким-то поверхностным почувствовал, что не женился бы, и ему становится стыдно, точно эта мысль просвечивает в нем насквозь. И Марина смотрит на него так, словно у нее мелькают похожие мысли.
— Хорошо иметь свой дом, свой огород… — ему показалось, что когда-нибудь он будет таким же Иваном Ивановичем, ходить в штопаных брюках, довольно сияя заплатками, проповедовать свои поверхностные истины и выращивать второй урожай редиски. И ему кажется, что Иван Иванович уже видит в нем свое второе, будущее «я», потому и подхватывает его мысль:
— И свою машину, — улыбаясь всеми мышцами лица, говорит он. — Мы решили купить «Жигули». Жить так жить.
Сергей понимает, что эта покупка делается для них с Мариной, и изображает на лице подобие благодарности.
— Па, но у нас никто не умеет водить, — говорит Марина, и по ее словам ясно видно, что сообщение это не является для нее новостью и что фраза эта была заготовлена для него.
Он отворачивается в сторону и видит, что на соседнем участке тоже пьют чай, и думает, что и там, должно быть, изрекают те же мысли.
Проследив за взглядом Сергея, Иван Иванович говорит: