Не знаю почему, но мне хочется быть рядом с ними.
— Нет, справедливо это?
Он щурит от солнца глаза.
Я смотрю на свое старое пальто, на потрепанный портфель. Если бы я знал, что такое справедливость…
И я молчу.
Не хочу домой
Утром Андрею казалось, что природа только ждет момента, чтобы вернуть себе город, — трава неслышно прокрадется по темным коридорам, деревья ухватятся ветвями за карнизы и мгновенно проберутся в дома, а птицы поселятся в комнатах и от их пения стены быстро забудут голоса людей. И может быть, ночами природа не спала, а думала, как быстрее вернуть утраченное.
Мать осторожно вошла в комнату Андрея, но он притворился спящим, потому что знал — если она увидит, что он бодрствует, то сразу заговорит о чем-нибудь, а он не любил, когда слова спугивают солнечное настроение утра. Он считал, что если бы люди говорили меньше, то были бы счастливее. Ведь часто мы говорим лишь бы говорить и тратим на это энергию, которую могли бы потратить на радость молчания, чтобы лучше понять себя или других. Андрей осторожно выпрастывался из кокона сна и как бы прощался с ним, казалось — закрой глаза, подумай о чем хочешь — и это приснится, нужно только сильно захотеть. Андрей слышал, как мать подошла к кровати и несколько минут смотрела на него, словно осознавала смысл своей жизни, а потом плотно закрыла дверь, оберегая устоявшуюся тишину его комнаты. И тут же глаза его открылись, и он несколько минут привыкал к морщинистому потолку. Было ощущение, что ночью вещи делали черт знает что — бесшумно кувыркались, дрались за жизненное пространство, читали книги — жили, как им хотелось, а сейчас пришли на работу и упорно ее выполняли, но засни он снова — и опять они начнут развлекаться, как их душе угодно. Андрей улыбаясь посмотрел на книжную полку и подмигнул ей, словно бы уверенный в том, что по ночам она открывает стеклянные дверцы и книги вылетают на свободу, как птицы из клетки.
В комнату сквозь дверь вплыл бас отца, торопившего мать.
— Пойдем, пойдем, — говорил он в коридоре.
— Утро, а ты уже закурил, — прозвучал укоризненный голос матери.
— Это лишь первая, — оправдывался отец, и голос его как бы раздваивался — одна интонация была убеждена в своей правоте, другая — извинялась.
Они продолжали говорить, — звуки обволакивали Андрея родным теплом, и он радовался, что у него есть и мать, и отец, что можно слышать по утрам их голоса, близкие и теплые. И даже сейчас, в размолвке, которую он уловил, чувствовалась их любовь друг к другу, не выветренная долгой совместной жизнью.
В эти часы ему думалось, что он никогда не будет старым и его лицо навсегда сохранит молодую гладкость кожи. Он с облегчением услышал щелчок замка — родители ушли — и тут только, ощутив себя вольным, скинул одеяло…
Открытое окно было как выход в другой мир, и он представил, что деревья и кусты во дворе — это водоросли, а сам он плывет на батискафе и сейчас из-за кустов сирени выплывет оранжевая рыба. Он выглянул в окно, чтобы удостовериться, что он не прав. Двор радовал пустотой, и только слева от окна слышался неторопливый разговор метлы с мостовой — они всегда скучали друг без друга, а когда встречались по утрам — долго не могли наговориться. Чтобы не мешать им беседовать, птицы молчали. Золотые шары на газоне были словно остановившиеся в полете брызги солнца.
Улица ждала Андрея. Он надел спортивный костюм и выбежал во двор.
Липы еще спали, и он подумал: вот отцвели и теперь не хотят рано просыпаться. Андрей качнул ветку, та разбудила другую, маленькие, поплотневшие к осени листья вздрогнули, точно сережки в ушах преподавательницы литературы Татьяны Ивановны.
Мысли о ней приносили самую большую радость. Андрей представил ее лицо, освещенное внутренним, всегда весенним светом, и улыбку, в которой принимали участие все мускулы лица — такая улыбка выдает доброго человека.
Андрей побежал быстрее, возбужденный мыслью, что увидит сегодня Татьяну Ивановну, и ему даже показалось, что она смотрит сейчас на него. Ветер обтекал его со всех сторон, словно теплая речная вода. Андрей бежал и слышал свое сердце…
Школьные ворота разделяли жизнь на две части. Андрей невесело шагнул во вторую ее часть. Даже воздух возле школы казался плотнее, словно успел пропитаться бесчисленными формулами и спряжениями английских глаголов. Как защитная реакция на вступление под своды знания, была мысль, что сегодня — литература и он сможет увидеть Татьяну Ивановну и слушать ее целый урок, в очередной раз смутно понимая, о чем она говорит своим веселым голосом. Ее голос и был для Андрея голосом утра. Если бы ему разрешили лишь ладонью дотронуться до ее волос, он мог бы поклясться, что всю оставшуюся жизнь будет учиться на одни пятерки.