Когда пили чай, Андрей сказал:
— Мама, я написал стихотворение. — Слова его заплетались от радости.
Мать посмотрела на него так, словно он заболел. Отец — с удивлением.
— Зачем? — сразу же откликнулась мать, видевшая опасность во всем новом.
Ее уставшее, невыразительное лицо напряглось, точно сын сказал, что его забирают в армию или вызывают в суд. Чем больше дни походили друг на друга, тем счастливее они для нее были. Она сама никогда не задумывалась над вопросами, что такое счастье, любовь и для чего живет человек. Если бы кто-то ее спросил, почему она никогда об этом не думает, она бы ответила, что думать об этом и не надо, в жизни и так все ясно. У нее не было потребности в подобных мыслях, она постоянно что-то делала и в этом выражала себя. У нее было все, что необходимо для жизни, — законный муж, сын, отдельная квартира, магазины под боком. Она вставала в одно и то же время, в одно и то же время ложилась, работала не лучше, но и не хуже остальных и любила старые кинокомедии. Книг она не читала. И оставшуюся жизнь хотела бы прожить так же, как жила сейчас.
Муж ее мечтал, что из сына со временем получится профессиональный спортсмен. Он выписывал «Советский спорт», «Труд» и два журнала для жены — «Работницу» и «Здоровье». Он знал, что живет как все, и это давало ему необходимое для жизни чувство покоя. Его устраивало все, что делает жена, и все, что делает сын.
Это была хорошая семья. Конфликта «отцы и дети» она не знала и не подозревала о нем.
На вопрос матери Андрею нечего было ответить, ибо уже в самой постановке его крылась невозможность понимания между ними.
— Не знаю зачем, — пожал плечами Андрей. Желание поделиться радостью с единственно родными людьми исчезло. В себе можно держать горе, но радость — никогда.
— А уроки ты уже сделал? — вмешался отец, и его усталый голос придал словам оттенок пренебрежения.
— Нет, — тихо сказал Андрей, чувствуя растущую вину в себе. Он был как бы перед самим собой виноват за то, что его не понимают.
— Вот видишь, — обрадовалась мать, видя в этом аргумент в свою пользу. — А баловство забудь, — ласково увещевала она сына, — оно до добра не доведет. Все писатели — бездельники. Сочинять каждый может. Лучше бы твои писатели у станков стояли или в поле хребет гнули.
Андрею было неловко. Он как бы шел по улице, которую хорошо знал, и вдруг перед ним возникла стена там, где ее никогда не было. Но разве это стихотворение не принесло ему радость? Почему же оно так насмешливо воспринято и матерью, и отцом?
— Ты, отец, тоже мог бы стихи писать, если бы выучился, помнишь, как складно частушки сочинял? — мягко спросила мать и задиристо глянула на сына.
Отец улыбнулся и потрепал себя за мочку уха. Улыбка пробежала по его лицу, уголки губ дрогнули, и это переменило его настроение в пользу сына.
Андрей впервые остро осознал, что не нужно никому пытаться объяснять то, что тебе дорого по-настоящему. Никто не поймет, раз даже самые близкие люди — не понимают. Андрей посмотрел на мать, потом на отца, ему было больно за них. Они держались так, словно он был для них посторонним человеком. Он испугался, что никогда больше не сможет верить им — ни в чем. Он глядел на отца, на мать — так смотрят на недавно близкого человека, который уезжает, — поезд тронулся, и кажется — сейчас, вот сейчас, тоска сожмет сердце до слез, а тоски нет, и сердце понимает — все, — ты уже не пожалеешь об уехавшем. Почему же в такую минуту становится жалко себя?
— Пусть пишет, только о деле не забывает, — снисходительно разрешил отец.
— О каком деле? — спросил Андрей, и в словах его прозвучала скрытая злость.
— Об учебе. Не с твоим умом в поэты лезть. Ты ведь не Пушкин и не Асадов. Лучше спортом занимайся — все спортсмены в люди выходят.
Отец изучал листок бумаги со стихотворением сына. А тот стоял перед ним, подстриженный под бобрик, — это был последний день его детства.
Отец вслух прочитал:
— «Тишина поела голоса людей». Как это тишина может есть? — недоуменно пожал он плечами, точно его просили сделать деталь для автомобиля из деревянного бруска. — Есть может человек, ну зверь — а тишина? У нее зубов нет. Наврал ты, — и он, улыбнувшись, вернул сыну листок.
— Не знаю, — пожал плечами Андрей. Щеки его горели. Когда стихотворение читал он сам, оно казалось грамотным, умным, правильным. Он, единственный во всем мире, нашел такие вот слова и построил их вот в такой ряд.