Странно видеть в готически высоком окне, вызывающем мысли о старине, неприхотливого ваньку-мокрого: и сюда добрался этот цветок, до таких вот домов с аристократической осанкой.
Уставшие кариатиды смотрели на меня так, будто ждали, что я сменю их, и я представил себя поддерживающим вон тот левый балкон, и о чем бы я разговаривал со своей каменной соседкой — уж она-то наверняка помнит и старинные разговоры, и объяснения в любви, и долгие беседы о литературе, и запоздалый экипаж, который расталкивает скопившуюся тишину.
А как люблю я невыветрившийся запах былого в высоких подъездах, таких просторных, словно призывающих, перед тем как подняться в комнаты, сбросить паутину уличной деловой суеты и стать наконец самим собой!
И я очень ясно вижу себя поднимающимся столетие назад по этой широкой лестнице, чувствую запах того лета и настроение той любви, и как бы переживаю их вновь, и долго стою, слушая удаляющиеся шаги современника. И трудно отвыкнуть от воображенной прежней своей жизни, и я долго блуждаю переулками фантазии, выуживая у нее все новые и новые подробности.
Как это много значит и сколько дает счастья возможность слушать переулки и дышать тем же воздухом, каким дышат эти спокойные стены, которые ничем уже не удивишь: ни словами, ни событиями…
А жизнь людей идет своим чередом.
Узкие переулки напичканы разными учреждениями, которые в этот час покидают веселые молодые женщины.
Одни из них с большими хозяйственными сумками, и походка их тяжка, другие — легкие, быстрые, ведут за собой взгляд как на поводке. И они кажутся птицами и бабочками, принявшими облик юных женщин, чтобы разнообразить свою полевую и лесную жизнь. И остается от них движение ветра, как от крыльев, и облака щебета. У женщин много схожести с птицами — вон та, в темном, медлительная, с быстрыми глазами, напоминает ворону, худенькая, быстрая, покачивающаяся — трясогузка, та, за которой скрежет словесный, — сорока.
И снова мелькают магазины, за их окнами постные манекены предлагают покупать то, что никто не хочет носить.
Я сажусь на скамейку. О эти московские скамейки! — они как лодки, стоящие на приколе у берегов тротуаров.
К моей скамейке подошли две девушки. Лишь только они сели, как сразу голодно закурили, изображая, что курение доставляет им удовольствие.
Волей-неволей я прислушивался к их разговору. Они говорили очень громко, ничуть меня не смущаясь.
— Ты давно развелась?
— Давно.
— А что к нам пришла работать?
— Рядом.
Слова их были высохшими, точно листья октября, лежащие под ногами.
— А ребенок твой где?
— На пятидневке.
— И мой тоже.
Их фразы с фотографической точностью отпечатывались в моем мозгу, словно следы на первом снегу.
— Твоему сколько?
— Три.
— А моему четыре.
— Что родителям не отдашь?
— А у меня нет. Я сама всего добилась.
— Чего мы с тобой добились, разведенки?
— Ты-то — не знаю, а я раньше черт-те где жила.
— Далеко? Где?
— А, на карте не найдешь. Теперь у меня московская прописка. К себе приеду в отпуск на родину, такого мужика огребу. В Москву-то каждый хочет перебраться, с ванной жить. Ты-то вот не знаешь, как воду таскать из колодца по два ведра.
— Тебе денег хватает?
— Хватает, я еще в школе убираюсь.
— Шла бы на завод, больше бы получала. Трудно ведь, когда никто не помогает.
— Нет уж. Я поработала по лимиту, хватит с меня. Выскочила вот замуж, — она сладко затянулась, словно воспоминание об этом доставляло ей и сейчас большую радость. — У нас многие в общежитии за москвичей вышли и из цеха — фить! — она умело присвистнула.
— А ты как развелась? Трудно было? — молодая москвичка проявила интерес.
— Чего трудного-то? Развелась и развелась.
Они были так увлечены своим разговором, что я осмелился их рассмотреть.
Москвичка была худенькой, бледной, с перекрашенными в рыжий цвет волосами. Новоиспеченная жительница столицы тоже была рыжая, но плотная, со здоровым цветом лица и твердым голосом человека, не знающего сомнений. Первая, хоть и одного возраста со второй, была еще со следами девичьей неуверенности, угловатости. Во всем ее облике чувствовалась нестойкость к жизни, а такому человеку всегда хочется опереться на более сильного. Энергия уверенности притягивает к себе более мягких, слабых и одновременно делает их зависимыми. Обыкновенно более сильный человек стремится переделать того, кто попал в орбиту его зависимости, по своему образу и подобию.
Они говорили, а мне захотелось, чтобы пошел дождь. Женщины снова уверенно закурили, и бывалая, задумавшись на секунду, словно размышляя, стоит ли посвящать новую приятельницу в свою жизнь, — поведала: