— А ты не устал? — спросила дочь, беря его за руку, и он гордо почувствовал на своей коже ее горячие тонкие пальчики.
— Нет, я не устал, — улыбнулся он.
— А в лесу лучше, чем дома.
— Конечно, — согласился он. — В лесу лучше всего.
Она задумалась:
— Нет, в детском саду тоже иногда хорошо бывает.
Деревья стояли радостные, и Михаил подумал, что у них не бывает неприятностей, мыслей о разводе, не бывает зарплаты, и они всегда молчат, а от слов, может быть, и весь вред в жизни. Он посмотрел на дочь, ее туго сплетенные косички весело сбегали на плечи, и два желтых банта были как две огромные бабочки.
— А грибы мы собирать будем?
— Будем делать все, что ты захочешь.
— А почему ты вчера не приехал?
— Я работал вчера. — Он хотел было объяснить ей, что работает и по субботам, но не стоило посвящать ребенка во взрослые дела.
Раньше он не понимал своих родителей, которые исполняли любые его желания, стремясь отгородить его от жизни, с негодованием читал он в газетах о таких людях, но чем больше общался с ребенком, тем глубже понимал, что и его родители, поступающие так, правы. Он знал, что родители его не были счастливы в жизни, и, наверное, они думали, что чем дольше дети не будут соприкасаться с трудностями жизни, тем дольше продлится их счастье.
Послышался шорох — Клава догнала их:
— Не могу спать — и все.
Дочь кинулась к ней:
— Я так рада, мамочка, что ты с нами.
— Скоро к морю поедем, — сказала жена, обращаясь к дочери. Видя ее улыбку, Михаил снова вспомнил, что трещина в их семейной жизни становилась все глубже.
— А почему папа не едет?
— Его с работы не отпускают.
Оленька обиженно поджала губки.
Теперь Михаил уже боялся говорить с дочерью свободно, жена комментировала его слова, показывая этим, что она выше, умнее его.
— Здесь хоть не кури, — сказал Михаил.
Жена сладко потянулась, посмотрела на него с улыбкой.
— Мам, пойдем в овраг.
— Иди с отцом, а я тут посижу.
И она села на пригорок, иронически глядя на мужа.
«Чудной, — подумала она, — одно достоинство, что не пьет». И мысль, что у других мужья хуже, была приятна ей.
Ей стало скучно одной, и она крикнула:
— Оля, ау!
— А мы гномика видели, — вернулась дочь.
— Оленька, гномиков не существует. Гномики бывают только в сказках.
— Но мы видели.
— Не ври, пожалуйста.
— Папа разве врет? — Оленька ошеломленно посмотрела на отца.
— Фантазирует, — глазами жена приглашала Михаила поспорить: ну, возрази, попробуй.
— Мам, можно, я попутешествую?
— Только недалеко.
— Я совсем близко.
Когда Ольга отошла, Михаил спросил у жены:
— Может, мне бросить вторую работу?
— Мужчина должен содержать семью. Я получаю столько же, сколько и ты. Разве тебе не стыдно? Тебе бы только с ребенком играться. А я — везде. Ты не понимаешь элементарных вещей.
— Я хожу в магазины и прачечные не меньше тебя.
— Скажите пожалуйста, «не меньше». Да ты обязан все делать. Понимаешь, все! И перестань. Будешь меня слушаться — будет у нас семья, не будешь — катись на все четыре стороны.
И он понял по ее взгляду, как хорошо она его знала. Она изучила его как учебник, заставляя все рассказывать о себе, и теперь владела им безраздельно, зная все его слабые стороны. И уверился, что будь на его месте любой другой — отношения Клавы с ним были бы такими же. Нельзя быть таким открытым, говорил он себе. У нее каменное сердце, полное отсутствие души, слепое желание диктаторствовать во всем, — если бы только это, но и стремление унизить, помнить любую его оплошность. Зачем ей это, зачем? Я же ничего не хочу, кроме покоя в доме. Подрабатываю, но теперь мы все необходимое приобрели, и я хочу больше времени проводить с ребенком, что же тут плохого? На работе мне спокойней, чем дома.
Михаил долго обдумывал свое нищенское, как ему казалось, положение, бредя по лесу рядом с женой и Оленькой. «Для чего я спорю с ней, почему не могу растворить ее недобрые слова в своей любви к ней? Ведь была же любовь, была! И если я прав, то почему не могу доказать ей свою правоту? Почему не могу отразить выпады Клавы молчанием? А может, я не прав?»
Последняя мысль прошла лишь по касательной к его вниманию, сосредоточенному на нанесенной обиде. «Ведь я интеллигент», — и он ощутил какую-то нерусскость этого слова, насмешливость в его содержании. И понял, что науки, которые он изучал и в школе, и в институте, ничего не давали его личной жизни, что необходимо иметь такие нравственные аксиомы, которые могли бы все поступки и мысли рассортировать, и тогда бы не было ни разводов, ни несчастных семей.