И он твердым шагом подошел к Клаве, обнял ее, прижался к щеке.
— Ты что? — недоуменно глянула она. Улыбка непонимания пробежала по ее лицу. — Для чего при ребенке эти телячьи нежности?
— Я виноват перед тобой.
Он воспринял ее улыбку как желание согласия с ним во всем, как избавление от душевного противоречия.
Но как быстро минули эти счастливые минуты самообмана! На даче, что они снимали, он снова почувствовал, как что-то раздражает ее в нем.
— Зачем с хозяйской дочерью так много говорил? — чуть слышно корила она.
— Зачем сказал, что по совместительству работаешь? Унизил себя этим.
— Чему опять дочь родную учишь?
Эти фразы находили его везде, кололи, и он едва сдерживал себя.
Клава обратилась к дочери:
— Давай папу гномиком звать?
— Давай, — захлопала дочь в ладошки, не понимая сказанного матерью, а Миша впервые заметил, как сильно Оля походила лицом на жену.
— Иди к нам, гномик, — позвала его супруга.
Это слышала и хозяйка, и вся ее семья наверняка улыбалась сейчас. И Михаилу захотелось заорать на жену: «Заткнись, дура».
«Откуда это во мне? — испугался он. — Откуда это в ней?»
Уже стемнело, и светлячки окон горели везде. Он долго бродил, а потом тихо вернулся к дому, выдавливая из себя последние капли раздражения. Для этого он думал о дочери, о том, как хорошо ей будет на море, уж хозяйственная жена не упустит случая подкормить дочь фруктами, хотя рынки там дорогие, ну да ничего, как-нибудь переживут. Как он хотел видеть свою жизнь в созерцании дочернего счастья. Почему так все происходит, жена, ради которой он однажды дрался насмерть, стала чужой ему. В окне мелькнул силуэт жены, и он представил себе, как войдет сейчас в комнату, а она бросится ему на шею — и они будут навсегда счастливы одним, общим для всей их семьи счастьем.
Послышались голоса с улицы и спугнули его сладкие мысли. Ему казалось, что кто-то обманул его, ему была дана совсем другая жизнь, а эту он получил по ошибке, в той, другой жизни, не было бы места бесконечному стремлению жены унизить его, ненужных, убивающих все светлое, что есть в душе фраз. Он представил роддом, впервые увиденное личико дочки, как он дотронулся до ее пяточки, холодной и синей, как слива, и он помнил, как испугался этой морозной кожи, как волновался за дочь, как вставал к ней по ночам.
Подошли два голоса, и он узнал по одному из них внучку хозяйки Нину. Мужской голос был незнаком ему. От голосов веяло тем счастьем понимания друг друга, которое должно было бы быть у него, но которое кто-то так нагло выкрал из его жизни.
Руки Нины вдруг мелькнули в темноте, как две молнии. Михаил отшатнулся от их драгоценного света, и не сразу, ослепший и оглохший от него, он снова услышал голоса, и все в них было таким искренним, настоящим, простым, что хотелось подслушивать, чтобы узнать секрет этого праздника. Он сердцем впитывал голоса, точно знал наперед, что память о них поможет ему. Потом он услышал, как заскрипела лестница, ведущая на сеновал, как растревоженно зашуршало сено.
В нем нарастало чувство потери, точно он мог быть сейчас рядом с молодым, лунным девичьим телом, приникая огневыми губами к тонкой шее, вот-вот готовой лопнуть от острых поцелуев. И вонзился в него этот запах сена, нет, не запах сена, а запах любви, веры в то, что живет человек не зря. И те, двое, что были сейчас между небом и землей, парили над планетой как два доказательства счастья, которое отняли у него, Михаила. Он хотел уйти, но не смел отнять у души эту радость видеть настоящее в своем первородстве. Голова закружилась от запаха сена и любви — и стыда, что у него не будет такого уже никогда.
Неужели он сейчас встанет и пойдет к вечно недовольной жене, будет говорить — о чем, о чем можно было говорить в эту ночь? Если бы не дочь, если бы не дочь! Но необходимым условием своего счастья Михаил видел счастье Оленьки, а оно зависело от жены, раздражение к которой все чаще густело до ненависти, рождавшей такую душевную пустоту, что все валилось из рук, — скорее бы на работу, долой от судящих глаз жены, от ее глупого, да, черт подери, глупого, других слов нет, высокомерия.
Он поднялся и пошел прочь от дома. Дорога привела его на луг, мокрый от росы.
Река ожгла его холодом, он лег на спину, увидел бесконечные звезды и поплыл среди них, как самая маленькая звезда. Он почувствовал себя таким одиноким и таким нуждающимся в поддержке, что небо услышало его зов и усыновило…
Дома все спали, и он обрадовался этому.