Потом они так же молча вошли в вожатскую комнату, еще раз осмотрели газету, приготовленную для завтрашнего конкурса. Краски высохли, и было приятно смотреть на работу детей.
За окном послышались громкие голоса. Катя выглянула в окно первой: соседи — воспитательницы из детского сада — отправлялись на еженедельный костер.
— Сколько времени? — спросил Матвей.
— Одиннадцать.
— Вот преимущество нашего седьмого отряда: старшие отряды еще не спят, да и попробуй заставь их, если привыкли они дома в двенадцать ложиться, а наши пионеры видят уже нас во сне.
Катя улыбнулась:
— Иди отдыхай.
— Спокойной ночи.
— Спокойной ночи.
Матвей жил с Юрой, вожатым пятого отряда, на первом этаже. Юра проснулся, спросил:
— Тихо у меня?
— Тихо.
— Они-то спят… — зевнул Юра.
— Спи и ты.
— Не хочется.
— А что ж ты хочешь?
— Хочу читать «Марсианские хроники».
— В который раз?
— В шестой.
В комнату без стука вошел Костин. Он всегда ходил уверенно и громко, словно все вокруг — и воздух, и полы, и деревья — принадлежало ему и существовало, чтобы ему, Костину, было хорошо.
— Спят уже, — хмыкнул Костин. — Так всю жизнь проспите, — говоря, он никогда не смотрел на человека, точно разговаривал с вещами.
— Тише, детей разбудишь.
— Дети не поднимутся, даже если им пообещать к столу арбуз. Я предлагаю пойти в лес. Там баб из детского сада полно, а мужчин господь бог им не послал.
— И ты полагаешь исправить эту ошибку? — улыбнулся Матвей.
— Полагаю, — Костин мелко засмеялся. — Самое интересное случается ночью.
— Ты имеешь в виду свое появление на свет? — поинтересовался Матвей, пойдя по скользкой дорожке юмора.
— Хватит разговаривать, ребята, двигаться пора. Меня пригласили и попросили прийти не одного…
— И ты посетил нас, — закончил Юра.
В присутствии женщин Матвей чувствовал себя неуютно, и, подшучивая над Юрой, он делал вид, что знаком с премудростями жизни.
«Может, сходить? — подумалось Матвею. — Все равно не усну. К тому же новые люди — это всегда интересно».
От волнения у него вспотели руки, и он положил их на холодную железную спинку кровати, делая вид, что тянется. И проговорил:
— Пожалуй, пойдем.
Юра в недоумении посмотрел на него:
— Вот уж не считал тебя любителем подобных прогулок.
— Расту.
Юра взялся за книгу:
— В таком случае «спокойной ночи» мне пожелает Рей Брэдбери.
Матвей и Костин вышли на улицу.
Необыкновенно большая луна густым светом покрывала землю, и фонари горели, не прибавляя света. Луна стояла над головой острая, как бы просвечивающая, туманы покрывали ее голубизну. Казалось, что сейчас можно услышать дыхание спящей земли. Отсвечивали верхние плотные листья сирени, впитывала в себя целебный свет и трава, приподнимаясь во сне. Хотелось Матвею остановиться и слушать, лесная тишина отнимала слова, и думалось: крикни, скажи даже слово — появится невиданная сила и сожмет горло — слова не вымолвишь. Апельсиновым светом горела дорога, расслабляющая теплынь лежала на всем. Вдруг хлынул звук поезда вдали и приблизился за мгновенье — железная дорога шла будто бы рядом, а на самом деле в пяти километрах. Звук быстро исчез, выпал из темноты, стало еще тише.
Не разговаривая, быстрым шагом прошли они лагерь и, растревожив заскрипевшую от неудовольствия калитку, вникли в лесную немоту. Нежданно навстречу им рванулась песня. Ее Матвей слышал не раз, но сейчас это была другая песня. Полный счастливого ожидания голос парил над спящими деревьями: «Мы на лодочке катались, золотисто-золотой, не гребли, а целовались, не качай, брат, головой. В саду, говорят, в бору, говорят, растет, говорят, сосеночка, понравился мне, девице, молоденький мальчоночка».
На песню пошли быстрее. Матвей чувствовал медленные, жесткие удары сердца. Впереди возникла живая, мятущаяся точка, она расплывалась, увеличивалась, меняя свою форму каждый миг. Свет словно шел навстречу, за ветками маячили руки костра.
На поляне сидели женщины, тени деревьев плавали по ним, делая их таинственными и бесплотными, как сама темнота.
Им обрадовались.
Матвей испытал чувство собственной никчемности, ему казалось, что он не сможет сказать ничего умного и интересного, и он злился на себя. Костина знали хорошо, он звал всех по именам, и Матвей, не понимая почему, завидовал ему. Матвей стеснялся смотреть на женщин, и взгляд его летал по деревьям, упорно выступающим из ночи.