Можно всю жизнь смотреть на дождь, думалось Матвею. Во всех хаотических на первый слух звуках симфонии дождя гармоническая связь проступала незаметно, тянула к себе сердце неназываемой силой.
Дождь давал уверенность, что во всем вокруг есть порядок: и ромашка за окном растет только так, как должна расти, и на своем именно месте, и угольно темневшая готическая ель именно такой должна быть, какая она есть, до последней иглы, до мельчайшего изгиба веточки, и даже камешки жалкие тоже лежат на дороге не зря, а подчиняются строгому закону, не известному человеку. И чем больше у человека сухих, отрывочных знаний о природе, чем больше уверен он, что все глубже познает ее, но чем меньше влияют законы науки на нравственность, на совесть, тем все дальше от человека уходит тайна этого закона, и кажется, глядя на дождь, что закон этот никогда не выразят формулы!
Не смог Матвей расшифровать ни одного звука дождя, не смог понять, о чем говорят друг с другом листья и что думает трава. Быстро кончился дождь. Словно наигрался и стих. Недавние звук, свет, жизнь, полет капель стали покоем. И вновь недоступные прошли по небу облака, и лужа вздрогнула не от ветра, нет, а от ощущенья родства с облаками, и наморщилась ее поверхность, словно лоб. Уж не небо ли вспомнила она?
Матвей и Ольга, расставшись, не договорились о встрече. Матвей видел ее на поляне, где гулял с детьми, но подойти не решался — столько глаз! Подойти — значило предать огласке тайные чувства.
Через несколько дней Юра предложил Матвею пройтись после отбоя. Ночь лилась с неба. Разве можно привыкнуть к ночи? Каждая ночь неповторима. Они миновали лагерь и пошли территорией детского сада, разглядывая все вокруг. Маленькие домики прятались под деревьями. Путь их лежал мимо общежития, где жила Ольга. Напомнило о себе сердце, быстрыми ударами обрывая мысли.
Тося стояла у дверей и улыбалась, точно ждала их.
— В гости? — в голосе ее слышалось мстительное ехидство.
— Просто гуляем, — ответил Матвей.
— «Просто гулять» можно где угодно.
— Здесь красивей, — Матвей обвел рукой вокруг.
— Да, как в музее.
Они улыбнулись одновременно.
— Ольгу позвать? — угадала она тайные мысли Матвея. — Или не надо?
— Ну, я, пожалуй, пойду спать, — понял ситуацию Юра.
Вышла Ольга. Матвей не мог скрыть на лице удивления. Видя это, Тося пояснила:
— У нас тут все слышно. Сейчас человек пять слушают, о чем мы говорим. — И крикнула: — Товарищи, вам все слышно?
— Не все, — ответил чей-то голос с первого этажа. Все рассмеялись.
— Счастливо. — Тося ушла.
А у Матвея разлетелись слова. Он, конечно, выбрал этот маршрут в надежде увидеть Ольгу, и сейчас она с улыбкой — прежней! утренней! — смотрела на него.
— Ушла, — выдавил из себя Матвей, боясь, что если будет молчать, то и Ольга уйдет.
— Меня девочки ждут, — неприветливо бросила Ольга и последовала примеру Тоси.
А как хотелось быть с ней, слушать неторопливые слова, смотреть в глаза, держать ее руку в своей, вдыхать нежный запах волос и говорить, говорить…
Матвей смотрел ей вслед, обиженный и удивленный. Что-то мешало ему уйти.
Вышла Мила.
— Пошли в гости, — просто сказала она.
— Куда?
— К нам.
Матвей понял, что у Ольги нет от нее секретов. Он шагнул за ней в одушевленную пустоту коридора: слышалась музыка, смех, переплетенье слов. Мила шла впереди, и он двигался на расстоянии — стеснялся натолкнуться на нее.
Они вошли в маленькую комнату, обильно освещенную одинокой лампой, выглядывающей из-под высоко забравшегося под потолок абажура. Стул в комнате был один, на нем висели выглаженные платья. Две кровати, между ними — столик-карлик, в углу, у двери, старый буфет с выбитым стеклом, вместо него — фотография Аллы Пугачевой, напротив, тоже в углу, — стол. Ходить и не ушибиться можно было с трудом, но чувствовалось, что хозяйки овладели этим искусством.
— Садись, — Мила сделала разрешающий жест в сторону Ольги, которая сидела на кровати.
Матвей осторожно сел. Пружины вздрогнули и прогнулись, принимая его тяжесть. Он был снова рядом с Ольгой! Мог ли он подумать об этом пять минут назад?
Мила опустилась на свою кровать, положив ногу на ногу.
— Ты не куришь? — спросила она, взяв со стола длинным движением руки пачку «Явы».
Было что-то искусственное в ее ненужных в лагере платформах, в том, как медленно она отводила руку с сигаретой от губ. Дым медленно, словно не желая этого, растворялся, уплывая в окно.
— Огляделся? — она заметила, что он не смотрел уже на стены, а следил за дымом.