На следующий день Матвей должен был в последний раз в этой смене дежурить по лагерю. Это напомнило, что скоро конец второй смены, а в третьей будет на два отряда меньше и, значит, сократят четырех вожатых. А если и он попадет в их число? Да еще ссора с Валерием на нем. Как он будет без Ольги? Всего четыре дня оставалось до окончания смены. Четыре дня! Он не говорил Ольге, что кого-то должны сократить, — опасаясь расстроить. Начальник лагеря и старшая пионервожатая хранили секрет, боясь, что те, кто не поедет на третью смену, станут плохо работать в оставшиеся дни.
Когда он шел к Ольге, встретил Семина:
— К Оленьке?
И это подчеркнуто ласкательное обращение передернуло Матвея. Вопрос остановил его. Он жил в коконе своей тайны, и само собой разумелось для него, что никто не знал о его чувствах, но все чаще он видел по недосказанности, по взглядам, что многие знали о них.
— Еще удивляется. Весь лагерь давно знает. — Семин, улыбнувшись, подмигнул и пошел своей дорогой.
Лес, заснув, помалкивал. Небо над ним мрачнело суровой тишиной. Еле ощутимой осенней свежестью тянуло оттуда. Раздробленный днем на деревья, лес был единым в темноте, очеловеченным. Корни сосен — как пальцы.
Устало светил домик общежития, словно обижался на людей за то, что они не тушат свет, мешая спать старому строению. Четкий, словно вырубленный, стоял над ним веселый месяц. Матвей пришел немного раньше — ему нравилось недолго ждать Ольгу, прислушиваясь к неясным женским голосам.
Прошелестела проснувшаяся листва — Ольга неосторожно пробиралась под окнами. Матвей переступил с ноги на ногу, приятно ощутив мягкость лесной неутоптанной земли, покрытой упругим слоем иголок.
— Матвей, ты здесь?
Хотелось еще раз услышать ее зовущий голос, волнующий до радости, навсегда впитать его в память.
— Здесь, — тихо ответил он.
Если бы человек вспомнил, о чем он говорил в дни своей первой любви, он бы удивился: какими простыми и глупыми кажутся теперь те, прежде важные и необходимые, слова. Любовь придает словам запах и цвет. Любовь уходит — запахи выветриваются, цвета бледнеют, и память не может удержать слова за ниточку запаха, которого уже нет, за краски, которые исчезли. Вот почему завистливо слушают влюбленных на улице, в метро, в автобусе. Как бы душевное тепло выделяется при этих словах.
Перед расставаньем он сказал:
— Меня могут не взять на третью смену.
— За драку?
— Ты знаешь?
— Свет не без добрых людей.
Матвею показалось, что она подавила зевок. Нехотя понимал Матвей — пересыхали полноводные реки первых разговоров.
— Отряды сокращают, и вожатых будет меньше.
— Жаль, на электричке сюда не наездишься. Была бы у тебя машина… Слушай, ты с врачихами в хороших отношениях, узнай у них, может быть, тебя все же возьмут. К тому же они дружат со старшей пионервожатой.
— Не подумал, — обрадованно сказал он, — ждать-гадать, возьмут или не возьмут, неприятно.
— А ты думай.
День шел очень медленно, он с трудом дождался вечера, пошел в медицинский корпус — продолговатую одноэтажку.
Стоматолога не было. Терапевт Кира сидела в своем маленьком кабинете и читала. Очень светлая лампа делала темноту на улице еще гуще, от нее же новые занавески на окне казались самыми чистыми, какими могут быть.
— Матвей, — она обрадованно захлопнула книгу. — А почему один, где верный друг и оруженосец Юра?
— Занят. — Он солгал. Он просто не сказал Юре, что придет сюда.
Они часто бывали здесь в первой смене, Юра заходил так же часто и во второй, а вот Матвей, после знакомства с Ольгой, стал бывать здесь редко. Он пришел с просьбой, а просьба всегда унизительна.
— Милости просим. Послезавтра приходи с утра детишек взвешивать, — посмотрим, сколько они прибавили.
— Это так важно?
— Так считается. Должны ведь быть какие-то показатели работы. Считается, что дети отдохнули хорошо, если набрали килограммчик-два.
— Глупость какая. Дети должны бегать, веселиться, заниматься спортом, — какой же вес они наберут? Уж тогда наоборот — похудел, значит, зря время не терял летом.
— Это все так, но ничего не поделаешь.
Он был рад, что разговор завязался. Когда шел, придумывал тему для разговора, а все получилось само собой.
Они вошли в ее огромную комнату — у Матвея в отряде такие палаты. Мебели почти не было, и комната казалась еще больше.