«Неужели и я через несколько лет буду думать: а было ли детство? Ведь если нет детства, то нет и человека. Родник нашей души бьет из детства. И если камешки забот, необходимой суеты, ненужных разговоров закрыли его, то и человек становится неполноценным. Он теряет лучшее, что в нем есть, а люди становятся похожими друг на друга, как карандаши из одной коробки».
Ему остро захотелось в лагерь: к ребятам, к Ольге.
— Хорошо съездил?
— Так себе. Родители в отпуск уехали.
Ольга думала о чем-то. Матвей ласкал ее волосы. Она спросила:
— А меня возьмешь в следующий раз?
— Возьму, — он полагал, что она шутит. Но лицо ее было серьезным.
В лагере давали несколько отгулов за смену. В недавнюю поездку он использовал первый за смену отгул.
— Когда у тебя следующий отгул?
— Можно взять послезавтра… Ты не смеешься надо мной?
— Нет, Матвей, я над тобой не смеюсь.
И этот день настал.
В этот день он встал непривычно рано. Окна были открыты, и водянистый утренний воздух приятно трогал лицо. Юра громко дышал во сне. Чтобы не разбудить его, Матвей одевался осторожно. Он был уверен, что не заснет больше ни на минуту. И разве можно спать в такое утро? Ведь ожидание свиданья так дорого всегда, придает обыкновенным событиям светлую нервную приподнятость. Ожидание и тяготило и обжигало одновременно, и в этой полноценной раздвоенности, сопровождавшей каждый шаг любви, было счастье.
Какая тишина ожидала в лесу!
Как широко легкие вдыхали свободный простор!
Лес — недавно мрачно-темный — радостно и озаренно светлел. Роса весело блестела. Непривычная немота деревьев удивляла. Рука тянулась потрогать глянцевую кожу берез. Нити березовых ветвей чуть вздрагивали от ветра. Листья зеркально отсвечивали, когда проснувшиеся лучи касались их. Даже в соснах не было высокой задумчивости, что-то детское таилось в них этим утром. Беззащитно поднималась в небо трава. Застыл в траве белый гриб. Но Матвей не сорвал его, только, опустившись на колени, внимательно рассмотрел клеистую шляпу, ровно сидящую на крепкой ножке, морщинистым утолщеньем уходящую в подземную темноту.
Радостно-бестолковое чувство бесконечной силы, потерянное в детстве, ожило в Матвее. Хотелось побежать, распахнув себя навстречу ветру, солнцу, листве. Все было возможно, и казалось, что ноги сейчас оторвутся от земли и таящаяся в каждом человеке спрессованная воля оживет и поднимет над лесом.
Матвей любил в это утро всех и все, и хотелось от этой любви плакать, смеяться, кричать на весь белый свет.
Они встретились за лагерем и поехали в город.
Дорога к станции поясом стягивала лес. Кузнечики стучали, как пишущие машинки. Колыхался нагретый за день воздух. Гуси лежали на берегу пруда, зарастающего густыми стрелами камыша с бархатистыми черными наконечниками, и с пристальной важностью и враждебностью вожак повернул гибкую, медленно извивающуюся шею в их сторону и, отворив продолговатый клюв, воинственно крикнул на своем отрывистом языке, и гуси вразнобой подтвердили этот крик.
Билеты продавали в маленькой будке. Пассажиров было мало, и старуха билетерша читала «Королеву Марго», часто шевеля нитями губ.
Ольга спросила:
— Долго еще?
И в ответ на ее слова вырос звук, вздрогнули тяжелые провода над головой, на платформе все одновременно подались вперед, давая выход ожиданию. Рельсы дрожали от приближающейся тяжести, вбивающей их в землю. Одухотворенное железо вырвалось из-за леса, сверкая на солнце десятками стекол.
Лишь сев на скамью вагона, Матвей поверил, что они с Ольгой уезжают.
Поезд дернулся, точно проверял — не потерял ли способности к движению, и вагоны, все увеличивая расстояние между лагерем и влюбленными, устремились прочь от станции, прощаясь с ней частыми перестуками колес. Воздух ошалело врывался в открытое окно, и запах его напоминал, что за окном: лес ли, поле ли?
Как только поезд отошел, Ольга молча посмотрела на Матвея, и он легонько коснулся лбом ее плеча. Она улыбнулась только ей одной дарованной ласковостью и, закрыв глаза, отдалась полету вагонов. Матвей фиксировал душевным переживанием каждое ее движение, каждый миг ее лица, и ему нравилось, как ветер шевелит ее волосы.
Матвей тоже закрыл глаза и вспоминал сегодняшний день. Навсегда осталось в душе раннее утро резко ощутимой единственностью.
И чем ближе был дом Матвея, тем глубже он волновался, он почти дрожал от неназываемого чувства.
— Далеко? — спросила Ольга, когда они вышли из метро.