Когда я назвал имя предателя, все встали от неожиданности и так стояли во время моей речи.
Основатель тайной секты вынужден был расстаться с жизнью здесь же — отдать его палачу мы не смели: ни один человек, кроме нас, не должен был знать, что среди высших жрецов могло быть предательство.
В то время как предатель испустил дух, по комнате пробежал вдруг необъяснимый ветерок. Ветерок всполошил наши свободные одежды и исчез столь же необъяснимо, как и появился. Нам стало страшно: я видел это по лицам, но ни один из нас не в силах был сознаться в своем страхе — человек, способный испугаться, не способен руководить государством. Мне даже показалось, что у мертвого переменилось лицо: то оно было решительным, теперь же имело столь брезгливое выражение, будто он вынимал из блюда с едой случайно попавший туда волос.
Я помнил, что после этого ветерка я никогда уже не смел оставаться один. Не веданная раньше сила гнала меня кнутом из одиночества. В двенадцать часов следующего дня случилось затмение, которого никто не предвидел, Солнце словно вышло из капканов математических формул.
В течение нескольких месяцев после этой тайной смерти и после необычайного затмения все жрецы, присутствовавшее на том тайном совете, умерли при загадочных обстоятельствах. Было известно, что все они опасались одиночества, как отравленной стрелы…
Я очнулся, ибо не могу сказать, что проснулся, потому что не спал. Но я не бодрствовал, а пребывал на той мимолетной грани между явью и сном, когда одной ногой находишься в этом мире, а другой — с опаской стоишь в ином.
За окном домишка было по-прежнему тихо. Но эта тишина непонятным образом стала тревожить меня, словно я унес боязнь одиночества из только что пережитой чьей-то жизни. Лучше бы уж завывал от боли ветер, с разбега ударяясь о стены. Тишина стояла такая, словно я начисто лишился слуха. Я выпростался из спального мешка, встал и проверил, заперта ли дверь. К счастью, она оставалась закрытой.
Я понимал, что бояться мне нечего, но корни страха уходили в подсознание, а над ним я был не властен. Я снова лег, прислушиваясь. И снова ни единого звука, ни единого. Я стукнул по деревянной скамье, на которой лежал и, услышал вялый звук — нет, слуха я не лишился. И тут я уловил в комнате какое-то движение, наподобие того, что пережил недавно, при казни жреца, после падения его тела, и которое я сравнил с движением ветра.
Дерево страха во мне обрастало все новыми и новыми ветвями. Мне показалось, что кто-то берет со стола мое ружье, — ремень тихо стукнулся об стол. Я вскочил, нашарил нервно спички и осветил стол. Ружье покоилось на прежнем месте, по-прежнему повернутое дулом к двери. Это меня немного успокоило. Страх поднял температуру моего тела, и я не стал ложиться в мешок.
Внезапно грубая и всевластная сила инстинкта сохранения сбросила меня с постели, и в тот же миг раздался выстрел. Со страшным звоном посыпалось на пол стекло. Еще не видя, куда попала пуля, я знал, что она вонзилась бы мне в голову, если б я не вскочил.
Ружье, оказавшееся в руке, придавало уверенность. В ружье был патрон, и эта мысль была для меня лучше любого лекарства.
Не знаю, сколько времени я пролежал на полу: может, два часа, а может, десять минут. Наконец та же немая сила, что сбросила меня с моего недавнего ложа, успокоила меня. Родничок радости забил во мне.
Я пролежал еще немного и хотел вставать, я был уверен, что мне ничего не грозит, но логика событий заставляла меня остаться на полу. В разбитое пулей окно просачивался холодный воздух, и скоро вслед за ним в пробоину окна стал проникать осторожный свет. Я стал зябнуть, и, когда на улице развиднело, совсем озяб на полу.
Теплая верхняя одежда лежала на стуле, и я решился к ней подойти лишь после того, как, боязливо встав, прокрался к двери, сбросил крючок и открыл дверь стволом ружья. Дверь проскрипела, словно не желая так рано просыпаться. Выстрела не последовало.
Я подождал еще немного и выпрыгнул на снег из ловушки дома.
Я врылся в снег.
Вокруг было тихо…
Я встал и обошел вокруг дома. Ни единого следа. Я вернулся в избушку, оделся теплее, встал на лыжи и пошел в том направлении, откуда прилетела пуля. Вчера я радовался, что первым проведу лыжню на этом поле, а сейчас во мне не было радости, я сосредоточенно всматривался во враждебный снег.