Я прошел очень далеко, но следов стрелка не было, и я вернулся в дом, решив, что ошибся в направлении пули.
Когда я вошел в комнату, то первым делом быстро подошел к деревянной лавке, на которой лежал перед выстрелом. Пуля застряла в дереве, и не было сомнения, что — промедли я в эту роковую ночь — сейчас пуля покоилась бы в моей голове.
Страшно подумать!
Я мгновенно вышел из этого проклятого дома, даже не закрыв дверь.
Выйдя — прислушался, но ни одного подозрительного звука.
Бросив рюкзак за плечи, я вновь пошел в направлении полета пули, чтобы еще раз убедиться, что не обнаружу никаких следов стрелявшего в меня. Снег ночью не шел, ветра не было, и следы не могли исчезнуть.
Но их не было!
Не было! Не было!
И я пошел куда глаза глядят. Я брел и брел, и постепенно чувство страха исчезало во мне, сменялось тупым равнодушием, словно мой организм израсходовал все нервные силы.
Каким-то образом я видел себя со стороны — обреченного, одинокого. Бывают у человека минуты, когда жизнь вдруг разом становится ничтожной, постыдной и хочется уйти из нее.
Я не могу вспомнить того, что я думал, что чувствовал. Волю у меня отняли, ветер толкал меня сзади в уставшие плечи. Лыжи скользили быстро по уготованной лыжне. И мне было уже все равно, куда лежит мой путь, — прилети демон, ведьма — или кто там еще? — я бы ничему не удивился: я потерял эту способность.
Долго блуждал я по равнине, и казалось мне, что она заманивает меня куда-то. Снег под лыжами скрипел насмешливо.
Стало смеркаться. Темнота лилась на землю из бездонности вселенной, и я подумал, что зло, таящееся где-то совсем рядом, тоже пришло ко мне оттуда. И неясное, неопределенное чувство страха пробудилось во мне, заставляя отступить равнодушие. Я шел, прислушиваясь к страху, как мать прислушивается к ребенку в своей утробе. Страх шевелился, разрастался, подчиняя себе все остальные чувства.
И даже чувство голода исчезло перед ним. Ни разу за всю жизнь не было во мне такого страха, и тьма льнула ко мне словно из-за какой-то тайны, сидящей в глубине моей души, такой глубине, недоступной и мне самому, и мне стало жутко, точно я был виноват перед всеми так, что вину мою невозможно искупить ничем, кроме собственной жизни, а может, и ее было недостаточно. Хотелось уже только одного — чтобы скорей пришла эта расплата. Чувство обреченности быстро нарастало. Сердце мое сурово натянуло нить жизни, желая оборвать ее, чтобы никогда больше не было такого страха.
И я увидел в воздухе эту нить и почувствовал, что она была всегда, лишь слабое зрение мое не позволяло ее видеть и ощутить.
И все время меня не покидала мысль, что кто-то вглядывается в меня ненавидящими дулами глаз.
К вечеру я выбрался к какой-то деревне. Возможность ночевать снова без людей мучила меня.
У дороги, прежде чем зачехлить двустволку, я хотел вынуть из него пулю.
Но пули не было.
Через час езды на попутной машине я добрался до станции.
Вид внезапно вынырнувшей из снега станции ошеломил меня, вернул в прежнюю оболочку. Я точно много месяцев проблуждал в тайге. Никогда я не любил людей так жадно и искренне, как в тот вечер, подаривший мне жизнь. Я впитывал их разговоры, их судьбы.
Я долго размышлял — что же случилось со мной? Может быть, на Земле в одно и то же время происходит много жизней, много эпох, о которых мы даже не подозреваем? Есть ведь геометрия Евклида, но есть и геометрия Лобачевского — почему бы не быть и другим? И мы каким-то неведомым образом принимаем участие в жизни другого времени и живем одновременно в нескольких измерениях — отсюда и странные сны, и необъяснимые ощущения, и галлюцинации. Мысль моя рвалась дальше, но, испугавшись ее, я одернул себя: что за игра больного воображения?
Не сразу, но я заставил себя не думать о случившемся. И уж конечно никому не рассказал об этом — у невропатологов и без меня много работы.
С тех пор я не могу оставаться в одиночестве. Я сменил маленькую уютную отдельную квартиру, которую с трудом приобрел три года назад, на комнату в многонаселенной коммунальной квартире. С какой радостью прислушивался я к шагам и перебранкам соседей, как благодарен был им за их голоса. Приемник работает в моей комнате день и ночь — какое счастье пронзает меня, когда, отворяя ключом дверь, я слышу голос транзистора! А телевизор я считаю теперь самым гениальным созданием века и всерьез думаю, что его голубой экран — экран жизни.