— Айзек?
ГЛАВА 40
Какого черта я делаю?
Дверь за мной с грохотом закрывается, заглушая музыку внутри. Через несколько секунд я исчезаю в темноте, зажав сигарету между губами и вдыхая никотиновый дым так, словно это первый вдох за последние несколько дней.
— Черт… — бормочу я на выдохе. — Я почти сделал это.
Пристально глядя на выход, я жду, когда появится эта грива диких кудрей. В любую минуту она набросится на меня. Задаст тысячу вопросов, требующих ответов. Она будет изматывать меня, пока я не расскажу ей все, в чем не хочу признаваться.
Эту работу должен делать кто-то другой.
Это не должен быть я.
Это должен быть я.
Давление нарастает в моей груди, пока не становится трудно дышать. Причины, по которым я пришел, не включают в себя разговор с ней. Я мог бы легко держаться от нее на расстоянии вытянутой руки, и она никогда бы не узнала. Но наблюдать за тем, как она танцует — источая эту опьяняющую сексуальность, владея своим телом, — меня заводит. Настолько, что в минуту слабости я выложил шесть сотен за отдельную комнату и час ее времени.
А потом реальность навалилась на меня, и я исчез.
Я бы предпочел не анализировать это.
К тому времени, как моя сигарета превращается в обгоревший окурок, она так и не появляется.
У меня дрожат руки, как будто я целый год обходился без дозы.
Да. Я в полной заднице.
Каждый раз, когда она оказывалась рядом, я терял дар речи, так что главный вопрос заключается в том, способен ли я вообще говорить с ней так, как она ожидает. Мне нужна стена, чтобы вести интимную беседу с другим человеком?
Возможно.
Мысль о том, чтобы открыться без этого барьера между нами, вызывает у меня тошноту. Тогда это ничем хорошим не закончилось, так почему же сейчас должно быть иначе, когда я даже не уверен, что способен на такую связь?
Таннер считает, что прошедший год повлиял на мою психику, заставил меня немного свихнуться. Но это побочный эффект того, что я отрезал себя от общества и последовал за психопатом в глубины преступного мира.
Под землей есть лабиринт, где монстры процветают прямо под носом у общества. А на охоту вы идете туда, где живет ваша добыча. И становитесь похожим на нее. Возможно, если бы я был более сильным человеком, более привычным к свету, я мог бы одевать этот камуфляж на время, а на следующий день сбрасывать его. Но я был рожден во тьме, и когда она увидела, что я возвращаюсь домой, то раскрыла свои объятия и с радостью приняла меня обратно.
Мне стало еще труднее вспомнить, как существовать среди обычных людей. У меня никогда не получалось, а теперь я даже не знаю, с чего начать. Как завязать обычный разговор.
Что я должен сделать, подойти и представиться?
Возможно, она думает, что я — то, что ей нужно, но не уверен, что ей понравится то, что она обнаружит.
Я достаю из пачки еще одну сигарету, погружаясь в пучину сожалений и ненависти к себе, когда что-то вибрирует у меня на бедре. Раздражение. Мой чертов телефон.
Мне не нужно гадать, кто звонит — этот номер есть только у одного человека.
Достав телефон из переднего кармана, я подношу его к уху, не отрывая взгляда от облупившейся черной краски задней двери.
— Что?
— Перестань рычать. Ты бы скучал по мне, если бы я не звонил.
Мои плечи расслабляются.
— Я сказал одно слово. Как это может быть рычанием?
— Все дело в тоне, Портер. Ты говоришь, как рассерженный подросток.
Я бросаю окурок на землю и давлю его каблуком.
— Отвали, я работаю, — бодро произносит мой голос.
— Преследование бывшей модели сложно назвать работой.
— Я ее не преследую.
— Скажи это запретительному ордеру, которым она тебя прихлопнет, если ты не объяснишься с ней в ближайшее время.
— Я выше этого. — Я не говорю ему, что чуть не сделал это сегодня. Как рушится моя решимость каждый раз, когда я оказываюсь рядом с ней. — Она не знает, что я здесь.
Да, я полон дерьма.
— Дай мне поговорить с ней. Или сам расскажи ей правду. Эта женщина не отпускает меня с крючка, потому что я не могу дать ей ответы, когда она чертовски хорошо понимает, что что-то происходит. Она не идиотка.
— Конечно, она не идиотка, — огрызаюсь я. Моя жизнь была бы намного проще, если бы она была ей. Но тогда она не была бы Эверли, и я был бы к ней равнодушен. — Мне не нужно, чтобы ты с ней говорил.