— У этой девушки была еще одна особенность — у нее была невероятная способность прощать, и она могла распространять этот дар на всех с помощью своей музыки. Это было исцеление. Это было волшебство.
Сглотнув, я моргаю, чтобы прогнать выступившие слезы.
— Миру нужно больше таких людей.
Он задумчиво хмыкает, его мысли далеко отсюда.
— Она росла, продолжала играть, проливая свет на темные места своим ангельским голосом. А поскольку у нее была удивительная способность видеть правду, она поняла, что некоторые люди причиняют боль другим только из-за своей собственной боли. Поэтому она разыскала того мудака, который пытался отнять у нее музыку много лет назад… и простила его.
Моя улыбка сияет, я бы все отдала, чтобы он это увидел.
— Это было чудо… но, когда она заиграла свою любимую песню, что-то в нем немного сломалось.
— Что это была за песня? Мой голос задыхающийся и наполнен эмоциями, едва громче шепота.
— Ее кавер-версию «Wild Horses». Она пела чертовски хорошо. Только ее голос и гитара. Клянусь, у тебя мурашки побежали бы по коже. — Его самообладание висит на волоске, его переполняют эмоции. — Чертова песня. Каждый раз, черт возьми, пробирало.
— И все началось с той игрушечной гитары.
— Да… с той голубой блестящей пластиковой гитары. — Он задумчиво хмыкает. — Бог знает, зачем она вообще нашла этого парня, но хорошо, что она это сделала, потому что он был жалким гребаным кошмаром. После того, как она простила его, дела у него пошли лучше. По крайней мере, на какое-то время.
Я не замечаю, как слезы текут по моим щекам, — не сразу, пока они не повисают на моей челюсти, как хрупкие бисеринки. Одна падает на сорочку, оставляя соленое пятно. Я раскрываю ладонь и смотрю на блестящий медиатор, осознание оставляет новые дыры в своем сердце.
Голубой и блестящий.
Резко вдохнув и почти не дыша, я провожу рукой по лицу.
— И что же случилось?
— Она исчезла, забрав с собой всю музыку мира. Конец.
Конец.
Это не может так закончиться.
Боже… не может.
Но внутри меня все сжимается от осознания, от понимания, от леденящей душевной боли.
Я знаю, что это так.
— Как ее звали?
— Можешь называть ее, как угодно. Придумай сама. — Обычная резкость в его голосе исчезла, оставив что-то хрупкое.
— Это была Сара? — Слова звучат так тихо, что я не уверена, слышит ли он меня. Особенно после того, как проходит несколько ударов сердца.
Пять.
— В мире много женщин с таким именем, Беверли без буквы Б.
Я закрываю глаза, по щекам текут слезы, и представляю себе Сару по ту сторону стены. Сару с нежным, ангельским голосом. Сару с сердцем, таким ярким и чистым, живым, наполненным песнями. Благодаря ей я услышала музыку впервые за долгое время.
Ник замолкает.
Я чувствую его боль так же глубоко, как свою собственную, даже через эту стену между нами. Она осязаемая. Душераздирающая.
Я не знаю, сделают ли мои следующие слова только хуже или подарят хоть какой-то проблеск утешения во тьме, окружающей нас.
Я сжимаю в руке драгоценный медиатор и тихо шепчу:
— Она пела и для меня тоже.
ГЛАВА 10
— Кем ты хотел стать, когда вырастешь, Ник?
Это один из тысячи вопросов, которые задает мне Эверли с тех пор, как я очнулся прикованным в этой комнате пару недель назад. Когда я рассказал ей ту слегка завуалированную историю о Саре, то, как ни странно, почувствовал облегчение, и после этого стал чаще беседовать с ней.
Теперь эта похищенная женщина, запертая в камере размером с аквариум для золотых рыбок, знает меня лучше, чем кто-либо из ныне живущих.
Мне было сложно приспособиться — тяжело общаться, когда ты всегда был замкнутым и занятым работой. Кто бы мог подумать, что я продержусь так долго? Точно не я.
Я до сих пор не имею ни малейшего представления, почему они меня держат здесь.
Готовясь к своему возможному побегу, я провожу дни в тренировках, насколько позволяет мое медленно восстанавливающееся тело, и впитываю всю информацию, которую могу получить от девушки за стеной. Никогда в своей чертовой жизни я не произносил столько слов. Не могу сказать, что у меня это отлично получается, но я учусь. В основном. Это довольно просто — несколько моих слов тут и там гарантируют еще как минимум час ее разговоров. Она просто не понимает, что мои слова состоят из расплывчатых истин и искусных уверток, тщательно продуманных, чтобы защитить мою личность и не подпустить ее слишком близко.