— Я много занималась йогой. Но если говорить о кардио, то я лучше останусь дома и пересчитаю волоски на лапках своего тарантула.
— В этом есть какой-то скрытый смысл?
— Думаю, ты сам догадаешься. — Я практически вижу, как она закатывает глаза. — Хотя у меня есть тарантул… Или, по крайней мере, был два года назад. Он был совсем маленьким, когда я его купила.
— Как долго живут домашние тарантулы?
— Это зависит от вида, но некоторые самцы могут жить до десяти лет или около того. Самки могут дожить до тридцати.
Тридцатилетние пауки, черт возьми.
— В таком случае, логика подсказывает, что у тебя, скорее всего, все еще есть тарантул.
— Я ценю эту теорию, спасибо. — В ее голосе звучит благодарность. — А теперь, если ты не против, я отлучусь на пару минут. Вода включается на полную мощность.
Интересно, она голая?
Хватит ли у нее смелости раздеться, когда на нее круглосуточно направлена камера, или человек под постоянным наблюдением в конце концов просто теряет свою скромность и ему становится все равно? Если подумать, то я могу представить, какие идеи возникли бы у этих мужчин с сомнительной моралью, если бы она разгуливала без одежды.
Да. Определенно не голая.
В любом случае, я притворюсь, что она голая, просто чтобы скоротать время.
Я закрываю глаза и на несколько минут погружаюсь в свои мысли. Вода выключается, и на смену ей приходят несколько шуршащих звуков.
— Все в порядке?
Ответа нет.
Затем, как по команде, из соседней комнаты доносится тихий стон, и я чуть не прыскаю со смеху. Я понимаю, что это, скорее всего, не то, что рисует мое мужское воображение, но я далек желания прерывать приятные фантазии, находясь в плену ночного кошмара.
По очереди я вытягиваю ноги перед собой, не обращая внимания на сильную боль, возникающую при тренировке заживающих мышц. Если бы я был другим парнем — милым, уважительным, — я бы беспокоился, что поставлю ее в неловкое положение. Но я не такой, и мне интересно…
Если я заставлю ее покраснеть, как далеко распространится ее румянец?
Окрасит ли он верхнюю часть ее груди…
До моих ушей доносится еще один стон.
— Что ты там делаешь, Би?
— Собаку мордой вниз.
Подожди, что?
Мои глаза прищуриваются, я ухмыляюсь.
— Это дети так называют в наши дни?
Наступает пауза, затем раздается характерный скрип, когда она опускается на свою кровать.
— Что?
— Я слышал разные названия… потереть фасолинку, погладить киску, подрочить. Но «собака мордой вниз» — это…
Раздается глухой стук.
— …креативно. — Я едва сдерживаюсь, чтобы не рассмеяться при этом слове. — Ты уверена, что делаешь все правильно?
— Ты издеваешься? — Это самая громкая фраза, которую я слышал от нее с тех пор, как мы стали вынужденными соседями.
— Осторожно, Роджер может услышать и застукать тебя со спущенными штанами.
Стук. Потом еще один.
— Это асана из йоги. Я пытаюсь избежать атрофии, а не… — Она хмыкает. — Ты просто невероятен.
— Слушай, я мужчина, а по ту сторону стены — голая женщина. И что ты в меня кидаешь?
— Я не голая. — Она явно раздражена, а я явно превращаюсь в двенадцатилетнего подростка.
Иисус.
— Это был «Похотливый дровосек».
Она бросает в меня свое женское порно. Я не могу перестать смеяться.
— Я насчитал три удара. Что там было еще?
— «Ласки в лунном свете» и «Двенадцать рыцарей страсти». Надеюсь, ты доволен собой. Я могла повредить их, а они даже не задели твою крепкую голову.
Я притворно вздыхаю.
— Только не «Двенадцать рыцарей страсти»!
— Чедвик и Алессандра — мои любимые.
— Ты должна убедиться, что с ними все в порядке. Жизнь в шестнадцатом веке и без того достаточно трудна, чтобы их швыряли в стену.
Я понимаю, что стою перед камерой с нелепой ухмылкой на лице. Роджеру, должно быть, интересно, что я обсуждаю с его любимой девушкой. Я подумываю подмигнуть ему и сделать непристойный жест, но останавливаю себя.
— Посмотрим… — Эверли хмыкает, перелистывая страницы, а я представляю ее стоящей по ту сторону стены без штанов. — Ну вот… — С громким вздохом, который служит драматическим вступлением, она превращается в персонажа из другого времени и другого места: