— Итак, какова теория? — Я медленно постукиваю пальцами по столу, угадывая ход мыслей шефа. — Что последователи Крауна затаились, пока не уляжется пыль, а потом сын восстал из мертвых, чтобы открыть здесь филиал и привлечь молодое поколение?
— У тебя есть версия получше?
Я вспоминаю, как впервые наткнулся на этого ребенка — призрачного двенадцатилетнего подростка с большими зелеными глазами, прятавшегося под половицами, пока мы обыскивали дом его отца.
Когда это было? Двенадцать лет назад? Четырнадцать?
Проклятье.
Социальная служба провела проверку и в итоге купилась на заявление Алистера о том, что его сын психически неуравновешен и запаниковал, когда в дом ворвались полицейские. Но что-то в этой истории всегда было… не так.
Медленно поворачивая кресло из стороны в сторону, я размышляю о лице на фотографии, о человеке, в которого он превратился. Я думал о нем все эти годы. Не мог не задаваться вопросом о том, какие ужасы он видел, пока рос в подобном цирке.
Не найдя ответа на его вопрос, я задаю свой.
— Зачем обращаться с этим ко мне? Наверняка у федералов все еще есть свой эксперт по сектам, который следит за ними.
Что-то случилось? Конечно, мне удалось сблизиться с этим парнем в свое время, но это было давно. Не то чтобы у меня было какое-то влияние. Если верить утверждениям Алистера, я травмировал его.
— Пока нет, но люди имеют привычку умирать, когда Эш Краун показывает свое лицо, и я не хочу, чтобы он был здесь. У него сомнительные связи, и теперь он в нашей юрисдикции, мы имеем право присматривать за ним.
— И я официально являюсь вашими глазами?
— Неофициально. Пока. — Он ухмыляется. — В любом случае. — Он дважды стучит по столу и направляется к двери. — Я хочу, чтобы ты вернулся к нормальной работе. Может, для начала попытаешься установить ее личность. — Он постукивает по лицу брюнетки. — Поищи информацию. Разумеется, незаметно.
— Конечно. — Мой взгляд падает на телефон, на котором высвечивается уведомление.
Ливингстон: Я уезжаю.
Я с облегчением выдыхаю, а ощущение надежды выпрямляет спину. Я встаю и смотрю через открытый дверной проем в комнату управления. Ливингстон ловит мой взгляд, ключи у него в руке, и я поднимаю палец. Он кивает.
— Если ты сможешь совмещать это с остальными своими обязанностями, — говорит шеф, направляясь к выходу, — я буду смотреть в другую сторону, пока ты продолжаешь поиски Портера.
Упоминание его имени возвращает меня в сон, в памяти всплывает его голос.
— Ты уже забыл обо мне, Таннер?
Нет, черт возьми.
Схватив телефон, я следую за шефом к двери, напоминая себе о своей цели. Система — система правосудия — подвела одного из наших. Может, Сара и не была моей родственницей, но чувствовал я себя именно так, и будь я проклят, если потеряю кого-то еще.
Только не снова.
Что бы сделал Айзек, если бы мы поменялись местами? Он бы, черт возьми, нашел меня, вот что бы он сделал. Поэтому, пока я сижу на пассажирском сиденье и еду допрашивать избалованного сына миллиардера, подозревая, что он может привести к местонахождению моего друга, я клянусь сделать то же самое. Чего бы это ни стоило.
ГЛАВА 16
Я прижимаю руку к своему вздувшемуся животу и откусываю кусочек яблока. Легкий приступ тошноты лишает меня аппетита, но я почти ничего не ела с тех пор, как медсестра Рэтчед тридцать с лишним часов назад сделала мне укол стимуляторов роста фолликулов. Я отсчитывала дни с момента первой инъекции, вычеркивая дни в своем внутреннем календаре. Четырнадцать дней. За последние две недели было проведено множество ультразвуковых обследований, во время которых меня усыпляли и переносили в стерильную палату для обследования.
То, что должно быть полезным опытом для будущих матерей и доноров яйцеклеток по всему миру, превратилось для меня в кошмар. Холодный, неумолимый и жестокий. Я чувствую себя изнасилованной. Использованной.
Жертвой.
А дети, рожденные без моего согласия, никогда не узнают о женщине, которая, скорее всего, отдала бы за них свою жизнь.
Грусть захлестывает меня, когда я падаю спиной на матрас и отодвигаю тарелку с недоеденным обедом в сторону. Постанывая от дискомфорта, я смотрю на свой живот — раздутый, болезненный и тяжелый. Такое ощущение, что в нем железный баскетбольный мяч.