Еще на подходе к Калушу командование оповестило: дивизия тут осядет всерьез и надолго. Пусть каждый ищет квартиру, предвидя приезд семьи.
Холостые офицеры и женатые попали в неодинаковое положение. Семейным трудно было найти жилье. Прокоп Степанович уже успел в этом удостовериться. Холостых же встречали радушно. Особенно в домах, где дочки на выданье. Одного моего приятеля в первый же вечер так напоили и накормили, что он с трудом поднялся на следующее утро.
Вообще жители проявляли ко всем нам доброжелательство, и предостережения полковника Гусева выглядели сейчас необоснованными, надуманными.
Без малейших сложностей я нашел для себя комнатенку в двухэтажном доме на главной улице. Первый этаж, предназначенный для магазина, остался недоделанным. Витрины забиты досками. На втором — две квартиры. Налево, в трехкомнатной, жила хозяйка с матерью. Входная дверь посреди коридора. Направо коридор вел к ванной и кухне, другим концом упирался в торцовую комнатешку с балкончиком. В коридор выходили две белые двери еще двух комнат.
Хозяйка, приветливая женщина лет тридцати, благосклонно отнеслась к моей просьбе. Всего удобнее поселиться в торцовой комнате.
Утром приходящая прислуга сделала уборку. Она является дважды в неделю, будет убирать, понадобится — постирает белье.
Новая жизнь, если отбросить нагоняй, полученный от начальника политотдела, и его прогнозы, начиналась совсем недурно. Пора подавать рапорт о демобилизации.
В воскресенье на стенах уютных калушских домов белели продолговатые листовки. Типографски отпечатанный русский текст рекомендовал советским бойцам и офицерам убираться подобру-поздорову, не ожидая, пока их истребят отряды доблестной Украинской повстанческой армии.
Шутки сослуживцев, вечная армейская острота: сдается комната, ход через хозяйку. Я отбивался: стара, братцы, тридцать два года...
Мне уже был известен ее возраст, известно, что она учительница украинского языка. Еще спустя несколько дней я узнал: муж — врач, в июне сорок первого года мобилизован в Красную Армию. С тех пор о нем ни слуху ни духу.
Посоветовавшись с нашими штабниками, я предложил хозяйке написать письмо в Главное управление кадров Советской Армии, копию — в Главное медицинское управление. Хозяйка сдержанно меня поблагодарила: надо подумать.
Через несколько дней вечером на кухне мы вместе составили запрос; для надежности я послал оба экземпляра через штадив.
С хозяйкой и ее матерью установились настолько добрые отношения, что нередко вечером я обнаруживал у себя на столе кусок домашнего пирога; когда топили колонку в ванной, меня обязательно предупреждали.
Однако я замечал какие-то странности. Иногда сквозь сон слышал, мне казалось, мужской голос, стук двери. И еще одно. Вечером с улицы видел свет в окне ее комнаты. Поднимался по лестнице, открывал ключом дверь, и в квартире — темнота, тишина.
Все это делалось объяснимым, если предположить, что кто-то навещал хозяйку, чувствовавшую себя вдовой. Стара, конечно. Однако тридцать два — не сорок два.
В редакцию нашей многотиражки вошел незнакомый солдат и попросил разрешения обратиться к товарищу капитану. В этот час других капитанов, кроме меня, здесь не было.
Солдат передал, что майор товарищ Спицын хотел бы повидать меня сегодня в любое время до двадцати двух часов. Отдел дивизионной контрразведки на соседней улице, пятый дом направо.
Я нанес визит задолго до двадцати двух. Не то чтобы в мандраже: хотелось побыстрее выяснить причины небывалого приглашения.
Майор Спицын Филипп Тимофеевич сидел в закутке с узким окошком. Встретил он меня обычным «Привет, привет». Подвинул табуретку. «В ногах правды нет». Держался, как всегда, приветливо, с едва уловимой дружеской насмешливостью. Не то чтобы чувство превосходства, но сознание собственной посвященности в тайну, недоступную прочим.
Тайна была сногсшибательная: я живу на конспиративной квартире бандеровцев. Ни больше, ни меньше.
Когда прошла оторопь, смекнул: кому-то из начальства приглянулась квартира, выдворят меня, выселят хозяйку с матерью — и «пожалуйста, товарищ полковник».
В таком духе и ответил лысому майору, вызвав у него откровенную досаду.
- Неужели мы стали бы гнать тебя из этой с... комнатушки? — осуждающе удивился он. — За кого ты нас держишь?
Поскольку риторические вопросы не предполагают ответа, я промолчал. Но сдаваться не собирался.
Перестраховщики они, в своем СМЕРШе. Всюду видят врагов народа и шпионов. Моя хозяйка — жена врача, его мобилизовали в нашу армию в первые дни войны. Он скорее всего погиб. Но жена никаких уведомлений не получала. Я сам помог ей сочинить письмо-запрос в ГУК, послал его через наш штаб.