Прежде чем оставить Станислав, где дислоцировались части 8-го мехкорпуса, в тюремный двор вогнали танк и пулеметом покосили согнанных сюда арестантов.
- Ты приказал и комкор? — накаляясь, спросил я.
Он сокрушенно покачал бритым черепом.
- Такие приказы исходят не от командира и комиссара. То печаль — забота особистов.
- Но кто командует корпусом? — допытывался я.
- Зависит — в каких вопросах. — Он пустился в пространные рассуждения, завершив их так: — Не вздумай писать про тот случай. Напечатать — не напечатают, а тебя возьмут на заметку...
Бандеровцы тщательно собирали сведения, на них строили свою пропаганду. Нынешний лидер Руха Вячеслав Чорновил, оценивая действия ОУН — УПА и сечевых стрельцов из «Галичины», напоминает о терроре в Западной Украине последних предвоенных лет, о повальных расстрелах заключенных.
УПА и эсэсовская дивизия «Галичина» попадают в общий ряд. Видимо, в этом случае различия между ними Чорновилу не слишком важны, коль и бандеровцы, и сечевые стрельцы вели строгий счет преступлениям советской власти, помнили о них. В отличие от Восточной Украины, успевшей забыть голодомор 33-го, встречавшей Советскую Армию как освободительницу.
Однако сейчас желательны уточнения. Бандеровцы воевали на два фронта — против вермахта и против советских войск. «Галичина» входила в состав вермахта и таким образом помогала ему в борьбе с УПА. Все-таки это различие — существенно. Что касается восточноукраинской забывчивости, то и здесь не совсем просто. Голодомор — сокрушительный удар Москвы в ее необъявленной войне с народом. Один из ударов, наносимых обдуманно, с далеко простирающимися целями, с постоянным стремлением отбить память. Никакой это не бред — продуманные военные действия, акция властей, сражающихся с детьми, женщинами, стариками. С потенциальным противником.
В сороковые годы сторонники Степана Бандеры старались выработать иммунитет у жителей Карпат и Прикарпатья против советской идеологии, замешанной на страхе, лжи и короткой памяти. Сейчас мне это куда понятнее, чем в те далекие Станиславские дни, когда в поисках ясности я три или четыре раза сидел в зале, где при открытых дверях судили бандеровцев. В разбирательстве участвовали и адвокаты из Киева. Держались они с профессиональной уверенностью. Чаще всего напирали на молодость подзащитных, политическую неискушенность, незначительность преступлений. (Хранение оружия, выполнение обязанностей связников, эпизодических поручений.)
Судья обычно настаивал: преступления достаточно тяжкие.
Адвокат, избегая прямого спора, утверждал, что они совершались под нажимом, под угрозой.
На том же обычно настаивали и сами подсудимые, скорее всего проинструктированные защитником.
Примерно сверстники Марии из N, разделявшие ее взгляды. Но уже загнанные в угол.
Раскаяния, заверения в отказе от «преступной деятельности» звучали не всегда искренне. Иной раз страх перед приговором ломал молодые души.
Отказ от последнего слова стоил еще двух-трех лет лагерей. Сроки колебались от четырех примерно до восьми лет.
Знакомый военный юрист растолковал: на скамье подсудимых мелюзга, случайный улов, срок приговора ничего не стоит, в лагере пересмотрят, добавят. Дичь покрупнее судят при закрытых дверях и по другим канонам.
Трудно было мне, двадцатипятилетнему офицеру, установить собственное отношение к происходившему на моих глазах, при моем — так или иначе — участии. Я служил в армии, погрязшей в необъявленной войне.
Два года тому назад лейтенантик в латаной гимнастерке х/б тщился понять лозунг, выведенный большими белыми буквами на полуобвалившемся заборе. Нынешний капитан ходил на судебные процессы, листал бандеровскую книгу и лучше разбирался, что к чему. Но не настолько лучше, чтобы утвердиться в своем «да» или «нет». Хотя бы внутренне.
Не утвердившись, он, невзирая на все искания, оставался, как утверждали авторы бандеровских прокламаций, в лагере оккупантов. Со всеми вытекающими...
Да надо ли преувеличивать искания и переливы?
Послевоенный Станислав, уже накрытый первой волной русификации, еще сохранял черты польскости. В украинскую мову на улицах, на барахолке близ ратуши вплеталась то напевная, то шипящая польская.
Вопреки утверждениям Марии открытой вражды между украинцами и поляками не чувствовалось. Но оговорюсь: нам был доступен лишь верхний слой. Помимо того, поляков и украинцев сближала неприязнь к новой власти. Неприязнь обычно переносили на русских. Тогда «мы» объединяло украинцев и поляков.