— Э-э, сестрица, так ты на все руки мастерица! — довольно потер руки Николай. — Только ежели уже с листьями — это настойка.
— Какая разница?
— Огромная. Та — двадцать градусов, а эта — все сорок. А иногда и шестьдесят!
— Тогда согласна, как любит выражаться Ярослав Иванович.
— Стало быть, заметила? — хмыкнул наш главный герой. — Оценила?
— Да.
— Одобряешь?
— Что?
— Краткость. Сестру таланта.
— Конечно. Мужик не должен быть балаболом. Сказал — и сделал. Вот и вся квинтэссенция его сущности.
— Ты даже такие слова знаешь? — удивился философ.
— А то! — вздернула маленький носик тверская прелестница. — Моя мама однажды проговорилась, что все мы — Бабиковы — происходим из какого-то старинного дворянского рода, однако бахвалиться благородными кровями в нашей стране сейчас не принято.
— Вот-вот. Нонче в цене рабоче-крестьянское происхождение. Оно открывает многие двери! — лукаво улыбнулся Альметьев, бывший ярчайшим представителем освобожденного трудового люда, как он сам не раз говаривал: "гегемоном". — Будешь составлять автобиографию для поступления в МГУ, упаси Боже тебя вспомнить о боярских корнях! Тогда ни я, ни Яра помочь тебе не сможем.
— Да уже поздно мне! — махнула рукой Пашуто, хотя внутри у нее все кипело, ибо шутливый намек нового знакомого попал, что называется, в самую точку: с ранних лет Прасковья мечтала о высшем образовании. Учиться, учиться и еще раз учиться! Причем не где-нибудь, а в университете имени, как говорила сама Паня, Михайла Васильевича Ломоносова. Но, похоже, ее поезд ушел…
— Не спеши хоронить себя, сестрица! — ободрил, впрочем, на сей раз, кажется, не совсем удачно, добродушный спортсмен-диверсант. — У нас с тобой вся жизнь впереди. Вот победим фашиста и…
И в это время непривычную для военного времени тишину разрезала сирена…
В последнее время ленинградцам приходилось гораздо реже (если сравнивать, к примеру, с первой, самой страшной, блокадной зимой) слышать ее, да и сама тревога, предупреждающая об артиллерийских обстрелах и воздушных налетах, с недавних пор и вовсе часто оказывалась ложной, однако в этот раз, кажись, все было серьезно, ибо откуда-то издали донеслись звуки первых взрывов.
Паня взглянула на часы: "15.25" — и громко крикнула:
— За мной! Бегом!
Позже выяснится, что именно в это время, в четырех километрах от них на углу Лесного проспекта и Литовской улицы, один из вражеских снарядов угодил в трамвайный состав из двух вагонов (их движение возобновили еще в апреле прошлого года), в результате чего погиб двадцать один человек и тридцать восемь были ранены…
Но до многих районов Ленинграда вражеские снаряды уже не долетали.
И — верю — больше никогда не будут!
Прежде чем нырнуть в подземное укрытие, секретный сотрудник, шедший позади остальных, осмотрелся и сразу заметил его!
Пчоловский не бежал — нет; просто, сутулясь, быстро шел к намеченной цели — тому самому дому, в подвале которого было оборудовано временное бомбоубежище.
За ним, не вынимая рук из карманов, семенили еще двое: один в шинели, другой в фуфайке.
Первый — высокий, под метр девяносто, второй на голову ниже. Оба тощие, изнеможденные — либо просто "косят" под таких.
Сообщники? Или обычные ленинградцы, случайно оказавшиеся рядом?
— У тебя есть оружие? — взволнованно шепнул в ухо напарнику Ярослав.
— Нет.
— Тогда слушай мою команду…
— Отставить… Здесь приказываю я.
— Кому сказано? — повысил тон секретный сотрудник. — Хватай Прасковью — и за угол!
— Что-то случилось?
— И не задавай лишних вопросов.
— Есть! — Альметьев тяжело вздохнул и немедля подчинился. — Сестрица, родная, нам туда нельзя. Уходим… Быстро!
— А Ярослав Иванович? — дрожащим голосом поинтересовалась Паня.
— Он скоро нас догонит.
— Я останусь здесь, — что-то заподозрив, не на шутку уперлась Пашуто.
— И не вздумай! Как начальник велел, так и будем действовать. Это ведь не просьба, это приказ!
— Ладно…
Либо наши герои слишком громко выясняли отношения, либо у Пчоловского-Дибинского тоже безотказно работала пресловутая "чуйка", в разной степени свойственная агентам-нелегалам всех разведок мира, но он вдруг поднял голову и в тот же миг встретился глазами со своим антиподом, который к тому времени остался один.
— Ты?! — вспыхнули огнем и без того злые, как неоднократно отмечал Ярослав, абсолютно беспросветные глаза.