Белозеров молча покосился в сторону других слушателей. И те так же молча — Даша с вежливым выражением, Артур недовольно насупившись, Голованов угрюмо — взирали на высоченного грузного дядю в хорошем костюме, в измятой рубашке, с багровым, потным, измученным лицом.
Даша первая почуяла неблагополучие, исходившее от этого человека, вторгшегося в их компанию.
— Погоди, Витя, минуточку! — сказала она. — Налей всем винца, Арт! (Так друзья называли Корабельникова.) Пожалуйста.
— Вот это по-деловому! — отозвался тот. — Действительно, Витька, пощадил бы ты нас! И найди еще какой-нибудь сосуд... Вы ничего не имеете против «твиши», — преувеличенно церемонно обратился он к Белозерову. — Вам нравится «твиши»?
Корабельников был объят великой досадой и плохо ее скрывал. Их праздник, так долго ожидавшийся и много обещавший, заканчивался в похоронном настроении, и виновником оказался Глеб Голованов со своими бедами... Даша так пристала к Глебу с расспросами, что в конце концов слово за слово он все о себе рассказал. Положение у него и вправду было отчаянное — его собирались судить, чтобы выставить из Москвы как тунеядца. И вдобавок он почти что нищенствовал — его нигде последнее время не печатали, и он полгода уже не платил за квартиру, а соседи обрезали провода, идущие в его комнату, потому что он задолжал и за свет. Даша и сама была потом, кажется, не рада, что вынудила Голованова сделать эти признания: она словно бы перепугалась и примолкла. И даже рассудительный Виктор был поставлен в тупик и молча сердито покусывал заусеницы на пальцах. А он, Корабельников, обиделся — обиделся и на то, что Глеб встретился им так некстати, именно сегодня, в вечер их праздника, и на то, что ему решительно нечем было помочь. Глеб, впрочем, и не просил помощи, он рассказывал с явной неохотой — каждую фразу приходилось у него вытягивать — и с каким-то унылым безразличием к собственной участи. Это безразличие особенно раздражало Корабельникова — кому же, какие самому Глебу, в первую очередь надо было побеспокоиться о себе? Выложив все и замолчав, он пристроился к проигрывателю и весь как будто погрузился в музыку. А когда Даша спросила, что же все:таки он намерен делать, чтобы его не осудили, он небрежно отозвался:
— Ничего не намерен.
— Но ведь тебя вышлют, — сказала она.
— Пускай попробуют, — Он снял с диска пластинку и поставил другую.
— И ты не собираешься бороться, куда-то идти, доказывать?
— Постой, пожалуйста, дай послушать, — сказал он.
— Это ты постой! — рассердилась Даша. — Тебя же выселят из Москвы. Ты сошел с ума!
— А я говорю, пускай попробуют.
— И попробуют — за милую душу. Нет. ты сумасшедший! — воскликнула она.
Голованов исподлобья посмотрел на нее.
— Не выселят, — сказал он.
— Мы так и будем: «выселят, не выселят». Возьмут тебя и выселят, — сказала Даша.
Глеб вдруг глуповато улыбнулся — до чего же в эту минуту он был неприятен! — и облизал свои толстые губы.
— Меня не возьмут — не волнуйся.
— Почему? Что у тебя — дипломатический иммунитет? — вмешался в разговор Виктор; ему тоже, наверно, было невмоготу слушать Дашины уговоры и видеть это идиотское головановское упрямство.
— Я останусь в Москве, есть много способов остаться в Москве, — сказал Глеб. — Навсегда, до Страшного суда.
— Что ты мелешь чепуху! — пронзительно резко сказал Виктор.
И Глеб тоже раздражился.
— Чего вы вяжетесь? — огрызнулся он. — Ты же сам сегодня в кафе проповедовал, что есть только заинтересованные люди. А я не представляю интереса.
Но с Виктором сладить было нелегко — он не дал отвлечь себя от главного вопроса.
— Я говорил не в этом смысле... И что ты имел в виду, когда сказал, что останешься в Москве до Страшного суда? — допытывался он.
— А тебе что за дело? То и имел, — ответил Голованов.
— Я спрашиваю, что ты задумал? — неумолимо допрашивал Виктор. — Если я тебя правильно понял, то это феноменальная глупость.
Голованов как будто решил совсем не отвечать, повернулся к проигрывателю и подпер голову рукой. Но затем, сидя спиной ко всем, он проговорил:
— Да хотя бы и в самом деле я бросился с моста вниз головой... или под поезд метро, тоже неплохой способ — кого это касается? Ты же сам только что в кафе... — Глеб хмыкнул, точно хотел засмеяться, и у него не получилось. — А труп, между прочим, не арестовывают — вот и все! Невозможно арестовать труп... Давайте лучше слушать.
И тут уж сам Корабельников не сдержался.
— Дурак! — закричал он. — Сумасшедший дурак!
Его подмывало встать и крепко стукнуть Голованова по затылку.
В общем, их первая ночь была бесповоротно испорчена... Невероятный шум, раздавшийся в подвале, прервал этот безнадежный разговор: какой-то подвыпивший старикан, неизвестно как попавший сюда, налетел там в темноте на ведро — жаль, что не расквасил себе нос. И Артур готов уже был на нем сорвать свою злость, но пока что пришлось этого забулдыгу угощать «твиши». Ослушаться Дашу Артур не смел ни при каких обстоятельствах.
9
Перед Белозеровым поставили фаянсовую чашку с отбитой ручкой, налили ему вина. И, коснувшись губами сладковатой влаги, Белозеров понял, что его терзала небывалая жажда; частыми глотками, не отрываясь, он осушил чашку.
— Дайте еще... ребята! — глубоко вздохнув, попросил он.
Так же жадно он выпил вторую до дна и словно бы немного протрезвел. Обведя взглядом собутыльников, он, в свою очередь, подивился — это были дети, совсем еще зеленая молодежь: трое пареньков и девчонка — красивая и нарядная, как дорогая кукла.
— Ну, спасибо... полегчало! — глухо проговорил он.
— На здоровье, кушайте, пожалуйста, — иронически сказал Корабельников.
Но Белозеров не заметил иронии — он был искренне благодарен за эти несколько спасительных глотков, после которых вновь обрел способность говорить и дышать.
— Спасибо! Я, знаете... — Он не кончил. — Учитесь еще, наверно, ребята, в школе учитесь? Это хорошо.
— Да, недурно, — согласился Корабельников. — Но мы уже кончили.
— Кончили — это хорошо! Школу кончили? — Белозеров даже силился улыбнуться.
— Вы очень догадливы, — сказал Корабельников. — Именно школу.
Даша повела на него своими серо-голубыми глазами, брови ее, выгнутые дужками, сдвинулись.
Но Белозеров и сейчас не заметил насмешки.
— А теперь куда же? А?.. Надо дальше учиться, ребята! — проговорил он первое, что пришло на язык. — Обязательно... Дело ваше молодое. Надо, да... Хоть и трудно бывает, и погулять охота, а надо учиться.
— Точно. Ученье — свет, а неученье — тьма, — поддакнул Корабельников.
— Арт! — сказала Даша.
Он ответил взглядом, говорившим: «Это же пьяный дурак, неужели ты не видишь?»
Белозеров умолк, истощившись, не зная, что еще сказать этим салажатам. Он испытывал безмерную усталость, и медлил, и тянул, собираясь с силами. «Эх, ребята, сидели бы вы лучше по домам, — думал он, — или танцевали где-нибудь». Но долго молчать тоже было нельзя, и он заставил себя опять заговорить.
— Я, знаете, случайно... шел, слышу — музыка, зашел поглядеть. А у вас, понимаю, свои дела. Вон какую мудреную штуку смастерили. — Он кивком показал на телевизор. — Это замечательно, что интересуетесь техникой.
Он сознавал, что ему надо уйти, но был просто не в силах подняться. И ему все еще не удавалось решить: где он выстрелит? — он слишком уж привык к мысли, что это произойдет здесь, в подвале.
— Так что же, ребята? — спросил он. — Что надумали делать дальше?.. Куда поступать? Или сперва поработаете годик-другой? Невредно и поработать.
Все помолчали, Даша о чем-то раздумывала, Виктор копался в телевизоре. И Корабельников, который никак не мог побороть свою злость, повернулся к Голованову:
— Глеб, скажи товарищу, что ты надумал?.. Не стесняйся, выкладывай.
Голованов не отозвался, он сидел прямо на полу, на каком-то куске картона, привалившись к стене, вытянув ноги, и даже не переменил позы.