Самчук, с помощью адъютанта добравшийся до хаты, радостный и довольный, что нашел своих, что снова в родной дивизии, жадно глотнул из чайника и поперхнулся.
— Ну что, утолил жажду? — невесело пошутил командир.
— Утолил, но спирт лучше зимой идет, а не в такую жару.
Молча лежал в углу комдив. Он смотрел на крепыша Самчука, у которого какой-то бечевой была подвязана туго забинтованная нога, на почерневшего от пыли и бессонницы начальника штаба, на копавшегося с планшеткой комиссара и в который раз переспрашивал себя: «Придут или не придут?» Штаб дивизии, разрабатывая план вынужденного отхода, определил ориентировочную точку сбора дивизии. Но слишком уж лихая доля выпала десантникам. Отдельными группами, с боями прорывались они за Дон.
— Тебе хорошо, Самчук, — прервал тягостное молчание комдив, — ты ранен, а потому и прав. А что я отвечу. Жив, здоров, а дивизии нет. Хоть бы пуля какая шальная задела. Откомандовался герой Испании. Хорошо еще, что знамя дивизии вынесли.
— Обойдется, товарищ командир. Живые соберутся, десантники же мы.
На коротком собрании решили разослать офицеров связи в предполагаемые районы переправы частей дивизии с задачей собрать всех вместе. Томительно тянулись часы ожидания. Переживая о случившемся, Родимцев в душе верил в своих десантников, ждал, когда они снова построятся и он, командир гвардейской дивизии, снова поведет в бой своих неустрашимых ратников.
И вдруг приказ. В оперативном отделе армии посчитали, что дивизия не боеспособна, и передали штаб, политотдел вместе с начальниками служб и родов войск в распоряжение Сталинградского фронта.
Штаб отделяли от боевых частей дивизии.
— Поторопились они, — показывая оттопыренным пальцем руки куда-то вверх, сердито проворчал комиссар Зубков. — Дивизия-то собирается.
И действительно, за три дня в Ермаковку стянулись все вышедшие из окружения гвардейцы Родимцева. И пришло их немало. Не видавшие друг друга почти полмесяца, друзья обнимались, расспрашивали об однополчанах, горевали по погибшим. Это были закаленные, возмужавшие в боях воины. За год войны им довелось не только отступать, но и основательно потрепать врага. И сквозь огонь они прошли, и сквозь воду. Куда теперь?
— Командир, надо сохранить дивизию, — решительно заговорил с Родимцевым комиссар. — Война, судя по всему, ни сегодня, ни завтра не закончится. И бросаться такими людьми грешно. Едем в Сталинград, в штаб фронта. Вместе с дивизией воевали, теперь нам выпала доля постоять за дивизию.
Часть четвертая
ВОЛЖСКИЕ ПОБРАТИМЫ
1
После изнурительных боев, походной жизни, проходившей под аккомпанемент разрывов бомб и снарядов, Сталинград показался Родимцеву и Зубкову глубоким тылом. Совсем по-мирному позвякивали на поворотах старенькие трамвайчики, похлопывали двери магазинов, спешили на очередную заводскую смену рабочие, пестрели театральные афиши, сообщавшие о репертуаре театра оперетты. Трудно было поверить, что гитлеровцы прорвали нашу оборону в излучине Дона и что не пройдет и двух месяцев, как они будут здесь, на городских улицах, дойдут до Волги.
Три дня комдив с комиссаром обходили кабинеты штаба фронта, просили, ругались, умоляли сохранить в полном составе их родную 13-ю гвардейскую дивизию. Но в ответ слышали короткие ответы: «Приказ есть приказ», «Это не в наших силах», «Не время сейчас рассуждать». И когда уже совсем было отчаялись отстоять свою правоту, пришло долгожданное распоряжение: «Дивизия в полном составе переходит в резерв Ставки Верховного Главнокомандующего».
Радостное известие было омрачено переводом в другие соединения боевых товарищей. Здесь же, в Сталинграде, комдив распрощался со своим боевым побратимом комиссаром Зубковым. Командование посчитало, что накопленный комиссаром в первый год войны боевой опыт может быть использован на более высоком посту. Перед отъездом в дивизию комдив и комиссар крепко обнялись, пожелали друг другу долгой жизни, договорились встретиться после Победы и разошлись. Разговаривать долго и понапрасну они не любили и совестились. Вот и сейчас при прощании вроде бы и хотелось сказать друг другу что-то теплое, задушевное, вспомнить потерянных друзей, но язык почему-то не поворачивался.
— Ну бывай, комдив, береги дивизию, — попрощался наигранно-весело Зубков.
— Постараюсь, а ты уж не теряйся из виду.
Так и разошлись.
Полтора месяца дивизия Родимцева находилась под Сталинградом на доукомплектовании. Гвардейцы получали пополнение, вооружение, занимались боевой подготовкой. Занятия проводились ежедневно. Комдив, находившийся здесь же, лично контролировал ход учебы. А если кто-то из молодых, вновь прибывших, начинал роптать на никчемность учебы, когда враг стоит у Москвы, рвется к Сталинграду, комдив, опаленный порохом прошлогодних боев, остужал их пыл: «Не торопись, парень, и на твою долю хватит». Он-то хорошо знал: чтобы победить врага, да еще живым остаться, надо в совершенстве владеть ратным делом. Придерживал ретивых новобранцев, рвавшихся в бой, а у самого сердце щемило от боли. По беспроволочному солдатскому телеграфу приходили тревожные вести. Они сообщали, что гитлеровцы ежедневно бомбят центр Сталинграда, промышленные объекты. Заметно увеличилось число раненых в ближайших госпиталях. Они рассказывали, что Сталинград напоминает незатухающий огромный костер, фрицы бросают одновременно в бой до тысячи самолетов, население спешно эвакуируется. По рассказам очевидцев получалось, что у немцев на этом направлении почти десятикратное превосходство и на земле, и в воздухе. И солдатский телеграф не преувеличивал. Действительно, в конце сентября немцы захватили железнодорожный вокзал Сталинграда, Госбанк, Дом специалистов, важные объекты на берегу Волги, контролировали господствующую высоту — Мамаев курган, держали под прицелом переправы. Назначенный новый командующий шестьдесят второй армией Василий Иванович Чуйков выбивался из сил, чтобы залатать бреши. Он перенес свой штаб к устью реки Царицы, но твердо решил не отправлять его из города на противоположный берег. Решил и отдал приказ, что любой человек, от рядового до генерала, может уйти на противоположный берег только с его личного разрешения. Волевой, резкий, он в эти трудные минуты не дрогнул, не просил ежечасно подкрепления. Командующий знал, что в дивизиях, где по штатному расписанию должно было быть до девяти тысяч воинов, насчитывалось лишь несколько сотен бойцов, не хватало боеприпасов. Свой небольшой резерв — танковую бригаду — он держал на самый крайний случай. Впрочем, да и бригадой-то ее можно было назвать только символически — чуть больше тридцати танков. И тогда, связавшись с обкомом партии, Чуйков настоял и сам принял деятельное участие в формировании рабочих боевых отрядов.