Несколько раз гвардейцы штурмовали здание, но немцы всегда оказывались начеку. Никак не могли осаждающие подобрать ключ к этому опорному пункту.
Дело в том, что все двери Госбанка выходили в тыл к врагу и, естественно, пробраться к ним не было возможности. Окна, выходившие фронтом к гвардейцам, представляли хорошо подготовленные бойницы настоящих дотов. И тогда командование приняло решение взорвать угол дома и в образовавшуюся пробоину бросить штурмовую группу. Все шло по плану. Ночью шестеро саперов, незаметно по-пластунски подобравшись к углу здания, заложили шестнадцать пудов взрывчатки. Скоро раздался долгожданный оглушительный взрыв, молнией сверкнул ослепительный всплеск огня. И едва осела пыль, в образовавшуюся брешь, к проему, бросились две группы гвардейцев. И тут же, словно гигантская люстра, вспыхнуло ослепительное зарево над зданием — немцы осветили Госбанк ракетами, открыли ураганный огонь. Лишь немногим удалось проскочить вовнутрь. Теперь в здании находились и немцы, и наши. Комдив был недоволен результатами штурма — слишком велики оказались потери. Гвардейцы потеряли половину штурмовой группы.
Потом была попытка взять штурмом г-образное здание. Опять были выделены две штурмовые группы численностью около двадцати пяти человек. Перед началом атаки в течение двух часов батарея тяжелых гаубиц вела огонь на разрушение здания, пытаясь уничтожить его огневые точки. Но и этот штурм оказался безуспешным. Гвардейцы снова понесли большие потери. Артиллеристы сумели сильно разрушить само здание, но не смогли подавить огневую силу врага. Боевые действия здесь пришлось приостановить.
Для того чтобы взять Дом железнодорожников, гвардейцы готовились уже двенадцать дней. Саперы дивизии в ночное время проложили под зданием почти сорокаметровую шахтно-минную галерею, заложили в нее три тысячи килограммов взрывчатки. Казалось, все было предусмотрено заранее. Но после оглушительного взрыва, потрясшего всю округу, наших солдат встретил огонь уцелевших огневых точек, оборудованных в подвальных помещениях.
Вспоминая эти неудачные вылазки своих бойцов, Родимцев продолжал рассматривать заинтересовавший его небольшой четырехэтажный дом. Этот дом, расположенный метрах в двухстах от его мельницы, остался почему-то забытым. Может быть, потому, что он тихий какой-то? Но место занимает приличное, и брать его будет полегче. Возьми его, и дивизия получит отличный опорный — пункт. И стоит он на площади как диспетчер — обстрел можно вести на все четыре стороны.
— Слушай, Бакай, — спросил он у командира разведчиков, — что это за домик, там, слева?
— Это тот, что торцом стоит к площади?
— Он самый, четырехэтажный. Огурчик, а не дом, на нейтральной полосе стоит.
Бакай замялся, стыдясь признаться, что и он, которому по должности полагалось все знать о противнике, сбросил со счетов этот дом.
— Ну, что ты молчишь? — продолжая разглядывать здание в бинокль, спросил комдив. — Не знаешь, спроси Елина, его ведь участок.
Бакай довольно быстро связался с Елиным, но и тот не мог ответить, чей дом; наш или немецкий, обещал через несколько минут узнать у командира батальона капитана Жукова. Но, как оказалось, ни командир батальона капитан Жуков, ни командир роты старший лейтенант Наумов твердо ответить на вопрос «чей дом?» не могли. И все же что-то удалось узнать. По данным командира роты дом нам не принадлежит, значительного скопления фрицев в нем не отмечается, но кто-то оттуда изредка постреливает.
— Нехорошо, товарищ Бакай, — полушутя-полусерьезно обратился комдив к разведчику. — Что же это, дом на нейтральной территории, а мы стесняемся в нем поселиться? — И он приказал Бакаю и Наумову организовать разведку заинтересовавшего его дома.
Наумов молча кивнул головой и призадумался. Рота его, пожалуй, насчитывала едва половину состава. Еще сегодня утром старшина жаловался, что если так дело пойдет, то завтра ему кормить будет некого, и махорку придется одному курить, хотя он «эту гадость отродясь в рот не брал». Да и оставшаяся половина бойцов Наумова была при деле. А на такое задание не просто бойца, а хотя бы сержанта опытного послать надо. Поразмыслив, перебрав по пальцам оставшихся в живых младших командиров, он остановился на сержанте Павлове. Командиру роты запомнился этот небольшого роста крепыш, смекалистый, самостоятельный и хозяйственный сержант. Молчаливый, как и сам командир, на вопрос не сразу ответит. Все обмозгует, прикинет, словно на весах взвешивает, а затем уж свое мнение выскажет. Выскажет и уж потом от него не отступится.