Сменила фамилию и дочь Тимофея. Выбрав вербу, как знак будущего возрождения. Потому из всего списка, который я и видел-то один раз в жизни, когда готовился к экзаменам и листал дополнительную литературу, я запомнил именно её — всё же это было в определённом роде… смело.
Сын за отца не в ответе. Внучка за деда — тем более.
Но почему-то я уже жалел о своём неуёмном любопытстве.
Интерлюдия 2
Его Императорское Величество Борис Второй не был большим любителем роскоши и сложных церемоний. Да, иногда без этого никуда. Но большую часть своей работы он спокойно осуществлял из довольно простенькой (с учётом его возможностей) усадьбы в полусотне километров от Петрограда. Если требуется лишь официальная подпись — документы привезут в усадьбу помощники, иначе на черта они нужны, спрашивается? Если же требуется личное присутствие — для магистра-мажора это максимум десять минут полёта до большинства возможных точек.
Увы, сейчас ему приходилось терпеть вызывающую роскошь Солнечного Дворца — самой, пожалуй, нелюбимой из всех официальных резиденций. Сверкающая позолота и мрамор, огромные окна в пол и светлый паркет, засилье бежевых, жёлтых и розовых тонов. Пошлятина. Куда больше императору нравились спокойные серые и изумрудные тона родной усадьбы. Но сегодняшняя встреча требовала определённой… символичности, поэтому пришлось пойти на лёгкие моральные страдания.
В небольшую комнату для аудиенций со стуком заглянул сухонький старичок. Выбритая лысая голова в пигментных пятнах, пышные седые усы и длинный крючковатый нос. Игнат, формальный слуга, но на деле — старый друг, который рос вместе с юным императором с самого детства. Увы, магического таланта у него не обнаружилось ни на грош, а потому в свои девяносто, несмотря ни на какую помощь целителей, он уже заметно сдавал. Людской век короток. Впрочем, век большинства магов ненамного длиннее. Сто лет или сто двадцать — разница невелика. До двухсот дотянут лишь считанные единицы — хабилитаты и магистры, единицы из самых везучих децитуров. Но Борис был даже рад, что у Игната не оказалось ни капли таланта. Нет магии — нет и сенсорики, а значит — не давит слабого друга аура быстро набирающего силу цесаревича, а потом и полноценного императора. Иногда и в бытии обычным человеком были свои прелести.
— Ваше Величество, — откашлялся старик. — Патриарх прибыл.
— Спасибо, Игнат, — мягко улыбнулся император, повернув голову к другу. — Пригласи его — и можешь идти отдыхать. В левое крыло, в Алую комнату.
— Как можно… — попытался было возмутиться Игнат, но Борис прервал его взмахом ладони:
— Я не знаю, насколько затянется наш разговор, — он засомневался на пару мгновений, но неохотно продолжил. — … и не превратится ли они в сражение. А если превратится, я хотел бы, чтобы мой друг был как можно дальше от эпицентра битвы двух магистров. Или хотя бы в защищённом месте. Алая комната для этого более чем подойдёт.
— Ваше Величество, какая битва, какая битва? — чуть ли не простонал Игнат. — Ладно я, мне и без того недолго кости по свету таскать осталось. Но ведь… дворец…
— Ты же знаешь, этот дворец мне не жалко, — широко, по-мальчишески, улыбнулся Борис. — Именно поэтому я его и выбрал для переговоров. Уж точно не потому, что Патриарх обожает эту цветовую гамму. И именно поэтому выгнал отсюда всю обслугу, оставив только тебя, а не из-за какой-то глупой секретности — уж секретность я и без этого обеспечить могу. Всё. Зови Патриарха и топай в левое крыло. Я сам приду к тебе, как всё закончится. И не беспокойся — про битву я сказал тебе просто на всякий случай. Очень сильно сомневаюсь, что до этого дойдёт.
— Хорошо, Ваше Величество, — печально смежил веки Игнат. И отправился наружу, недовольно ворча под нос. — Хороший дворец, красивый, ещё дедушка ваш строил… а ему не жалко…
Сгорбившись и опираясь на массивную, обитую серебром трость (сам император подарил), старый слуга прошёл по паре крытых галерей, спустился по лестнице и с натугой толкнул двери главного входа. Выглянул наружу и едва заметно кивнул ожидающему у машины высокому мужчине в строгом костюме. Тот так же слабо кивнул в ответ, повернулся и распахнул дверцу шикарного белоснежного лимузина, выпуская наружу худого, немного даже измождённого старика. Всё его лицо было изборождено глубокими морщинами и на нём, казалось, навечно застыла маска постоянной усталости — полторы сотни лет жизни лежали на плечах тяжким грузом. Белоснежная ряса, расшитая золотыми нитями, тяжёлая цепь с массивным крестом на шее, и выбивающийся из этого образа тонкий, изящный артефактный обруч на лысеющей голове — знаменитый Глаз Бога, первый Мистический Шедевр Петра Четвёртого.