— Так что в итоге удалось достичь… договорённости.
«Скорее всего, подкупили пару чинуш и вывезли через дипломатов, их почти не проверяют».
На помощь бедному профессору пришла Алина, бросив на Ваню взгляд с читаемой лёгкой усталостью. Не первый раз он своей прямолинейностью вгоняет профессоров в замешательство. Соколов же в это время наклонился к парню и прошептал, что после урока всё ему объяснит.
— Профессор, а разводить их пробуют? Если в зоопарках есть другие особи…
— Да, это очень хороший вопрос, — резко оживилась Фаулер, с облегчением соскочив с неудобной темы. — Как я говорила, мне известно о пяти особях, не считая нашей. К сожалению, двое из них, судя по всему, уже вышли из репродуктивного возраста. Остаются ещё трое — и все они самочки. А вот наш карбункул — как раз самец. Так что уже в ближайшее время будем договариваться с соответствующими зоопарками… Думаю, Афинский будет первым, им ближе всего везти.
После окончания лекции я чуток замешкался, собираясь. Загляделся, как профессор, оставшаяся в аудитории, осторожно проверяет заклинаниями состояние зверька и внимательно рассматривает его вблизи, практически прислонившись лбом к прутьям клетки.
В итоге из аудитории я вышел последним. И чуть не споткнулся на выходе, увидев ожидающую меня (ну а кого ещё?) Вербину. Я молча уставился на неё. Та буравила взглядом меня в ответ, скрестив руки на груди.
— Что? — наконец не выдержал я спустя добрую минуту напряжённого молчания.
— Это тебя надо спросить, — передёрнула плечами та. — Люди говорят, что ты обо мне разнюхиваешь что-то.
— Я не…
— Спрашивай.
— Что?
— Спрашивай давай, что хотел знать, и закончим на этом, — устало повторила Алина. — Я предпочитаю контролировать информацию обо мне, нежели позволять слухам видоизменять всё до неприличия.
— А… эээ… просто спрашивать что угодно?
— Тебя из люльки в детстве не роняли? — участливо поинтересовалась девушка. — Что непонятного-то?
— Хорошо, хорошо, — я потёр лоб, чувствуя, как вскипают мозги от непривычной логики: даже не женской, а какой-то… непонятной. Что ж, если она сама позволяет, то почему бы и не спросить. — На самом деле, ничего такого. Мне просто интересна твоя фамилия. Я откуда-то её слышал, но не могу вспомнить, откуда. И остальные тоже не в курсе. И в Родовой Книге ничего нет. Наверное, если порыться в библиотеке, найти можно — ты же явно клановая, но я просто не знаю, где искать.
Алина поморщилась — то ли ожидала что-то другое, то ли уже сама пожалела, что позволила спрашивать, то ли просто поражалась моей глупости. Поди пойми. Наконец, девушка вздохнула и прикрыла глаза.
— Во время Десятилетней Войны клан Мироновых… а точнее, их глава, получил высочайшее соизволение и приказ на инициацию атомного взрыва в одном из городов Рейнской Империи… — мерно начала говорить Алина.
— Не продолжай, — я резко прервал собеседницу, невольно побледнев и облизав пересохшие губы. — Я вспомнил.
— Ну и хорошо, — безразлично произнесла девушка, молча удалившись по коридору.
Я же провожал её застывшим взглядом, пытаясь решить, как мне теперь к ней относиться. Ведь её дед, на тот момент единственный в Империи, кто освоил магию атомных реакций, намеренно саботировал приказ императора, не став наносить серию ударов по Зальцбургу. Да, неизбежно погибли бы гражданские люди. И гражданские волки. Поскольку на тот момент это была крупнейшая волчья община у противника — в городе и пригородах количество волколаков исчислялось миллионами. Миллионы волчьих душ, которые на тот момент ещё не отправили на фронт, затыкать все возможные дыры. Миллионы волчьих душ, чья преждевременная смерть сохранила бы кучу жизней с нашей стороны: такова уж паскудная математика войны. В том числе, вполне вероятно, жизни моего деда, дядюшек, тётушек… и, опосредованно, родителей.
Не сомневаюсь, что у Тимофея Миронова были очень крепкие моральные принципы. Не сомневаюсь, что его последующая смерть лично от руки императора казалась ему крайне героической. Увы, это мало помогло его клану, который после казни главы попросту расформировали, лишив всего имущества и заслуг. Большая часть людей из клана сменили фамилию — во избежание негативных ассоциаций. Народу его поступок, мягко говоря, тоже не понравился, так что негатив к фамилии был высок. Особенно после Звериной Ночи, когда ненависть к волколакам, только-только поутихшая после войны, взлетела на новый виток.