Он бормотал и дрыгался, пока борцы не закончили схватку. Победил тот, черноголовый. Ахмет ликовал, забывая о достоинстве седобородого человека. Саманюк смотрел не на экран, а на старика, и гадал: проводит через границу?
Вино оказалось слабым, терпким, Но когда пить охота — сойдет. Налил еще.
Чачанидзе разбавил вино холодной водой, выпил полулежа.
— Бедно живешь, Ахмет, — сказал.
Седобородый пригубил свой стакан.
— Неправильно говоришь, Леван. Богато живу, все есть. — Он кивнул на экран. — Весь мир есть.
Дальше старики заговорили по-ихнему. Саманюк ничего не понимал, скучал. В телевизоре кавказка — ничего себе бабенка — тоже говорила непонятное. Саманюк задремал под чужие гортанные слова…
— А? Чего? Куда?
Его толкают в бок. Ф-фу, задремал. Какого черта будят?
— Пойдем, Миша. Бери рюкзак.
Саманюк встал.
— Прямо сейчас? К границе? Днем?
Чачанидзе не ответил.
Ахмет проводил их до ворот, пожелал-гостям мира и благополучия.
Селение все так же безлюдно и молчаливо. От вина и спросонья Саманюк не сразу сообразил, что за дичь дремучая кругом, как в кино?
— Люди ушли в долину, что им тут делать, — пояснил Чачанидзе, словно гид экскурсионного бюро. — В селении только шесть стариков осталось. Сыновья Ахмета живут в Абастумани, уважаемые люди сыновья Ахмета. Зовут отца в Абастумани. Не хочет. Горы любит.
— Погоди, старик, погоди болтать. Этот тип, он проведет нас через границу? Потом, ночью, да?
— Он не хочет…
— Чего-о? Ты ж говорил, он золото любит?
— Другой совсем стал Ахмет. Больше не любит золото. Телевизор любит. Он сказал, что ему некуда будет девать золото.
— Вот гадюка! — возмутился Саманюк. Он незаметно для себя, с легкой руки Левана Ионовича, приучился думать, что если в рюкзаке за спиной столько золота и долларов, то вся и все должно подчиняться их планам и желаниям.
— Как же так? А ты говорил, что…
Чачанидзе пожал плечами под рюкзаком:
— Так…
— Старик, что ж теперь? Ты башковитый, придумай что-нибудь!
Чачанидзе ответил глухо, без прежней надежды:
— Едем в Ереван. Там жил один армянин, художник, умел делать документы. За границу едет много туристов. Нас не пустят сейчас, но если кое-что подправить в документах…
— Но ты хорошо поговорил с Ахметом? Может, его шпалером припугнуть?
— Дурак ты, Миша.
Да, в таком деле не припугнешь: согласится для понту, да и сдаст пограничникам.
— А до границы далеко?
— Вон ту гору смотри. Видишь? Правее. Так вот, та гора в Турции.
— Слушай, старик, а если так прорваться? Пистолет есть, с полной обоймой…
— Перестань. Если и прорвемся, турки вернут. В Ереван надо.
Прошли улочку, миновали последний домишко, обогнули скалу. Начался спуск. Слева вставал бурый камень скал, справа падал в ущелье крутой каменистый откос. Там, внизу, клубился туман, розово озаренный сверху уходящим за горы солнцем. И они шли вниз, где ждал их туман, такой розовый сверху. Рюкзаки — с золотым песком у Саманюка и с пачками банкнот у Чача-нидзе, — отяжелевшие от неудач рюкзаки мягко подталкивали их в спину. Саманюк шел сзади, наблюдал с неотвязной ненавистью, как безвольно болтаются руки старика, качается над рюкзаком белая голова. Запутал, падла, заморочил башку золотыми мечтами, виллами… Стрельнуть бы ему в затылок, гаду.
Отвел глаза от стариковской спины, остановился. Поправил лямки рюкзака. Поискал взглядом и нашел гору, которая уже в Турции. Гора как гора. Не шибко и далеко. Еще недавно, когда разыскивали в Сухуми дом, вернее, двор, Саманюк готов был вернуться в таежный поселок, плюнув на все эти липовые виллы. Но после того как раскопали тайник Чачанидзе…
— Стой! Руки вверх!
Как током ударило Саманюка: всыпались?!!
Чачанидзе простонал, выставил вперед ладошки, словно защищаясь, и не удержался на ногах, упал.
Всыпались?! Конец?! Саманюк отпрянул к скале, вырвал из кармана пистолет и, скользя спиной по камню, стал отходить назад, откуда пришли.
— Стоять! Брось оружие!
И за спиной тоже?! Зажали! Некуда! Хана! С обрыва вниз? Чтоб сразу…
— Эй, брось пистолет!
Сдаваться? Колония опять, «гражданин начальник», барак… Вилла — за колючей проволокой… Ух сволочь, старик!
Впереди из-за камней поднялся кто-то в штатском, без фуражки.
— Да брось ты пистолет, тебе что, жить надоело?
— А вот сейчас всажу пулю, и видать будет, кому жить надоело! На, лягавый, получай напоследок от Мишки Саманюка гостинец!