Он обнял Марию.
«Ох, как все противно! Скорей бы, скорей проходили сутки…»
Сутки прошли. Размягченный свиданием, Григорий прощался по-хорошему.
— Не горюй, Маша, немного мне осталось. («Как не горевать», — думала она.) Приду, опять станем жить по-ладному. («Опять!») В автохозяйство не пойду, они же, гады, на поруки взять не схотели. Ничего, Шабанова везде возьмут, с руками оторвут. А выпить иногда — что тут такого? Все пьют. Но связываться ни с кем не стану, хватит с меня. Ладно, ладно, не кисни. Говорю, будет полный порядок. Но ты ж гляди там, Мария! Если что узнаю…
Она перебила его угрозу:
— Гриша, пиши чаще, Витя писем ждет.
— Витьке передай: отец, мол, хорошо себя вести велел, не баловать.
— Передам.
Вышла за проходную и глубоко, облегченно, всей грудью вздохнула. Кончилось… Оглянулась на дощатый забор, на проволоку «запретки».
«Не могу я сейчас ему сказать… Не в одинаковом мы положении. Нельзя бить лежачего и связанного. Освободится, тогда уж…»
Улица окраины пахла сиренью. Одноэтажные домики с палисадниками дремали под солнцем. Бродили белые куры. Чудесно и свободно было в этом мире. А сирень, сирень-то какая! Неужели за прошедшие сутки так расцвела! Или, когда сюда шла, просто не видела?
У перекрестка водоразборная колонка, блестят голубые лужицы. Мария поставила легкие пустые сумки на траву у забора, попила и умылась. Теперь на вокзал и домой, домой. Завтра поздно вечером она будет в Нижнеречинске.
А в Нижнеречинске, у входа в здание вокзала, увидела она Ордынцева. Он пропустил ее мимо и догнал, только когда она вышла в прозрачный сумрак улицы.
— Время позднее, Маша, провожу тебя и пойду на смену, как раз успею. У тебя все хорошо? Дай мне сумки.
— Они легкие…
Сын был в пионерском лагере. Комната молчаливо и добродушно приняла хозяйку, окружила в темноте привычными вещами и запахами. Не включая света, Мария села в кресло.
Вот бывает же у человека столько такта: Митя ни о чем не спрашивал, рассказывал сам о реконструкции в цехе, а она слушала и отдыхала душой. Не поцеловал, расставаясь, — какой умница! Сказал, что из-за реконструкции занят очень и они не смогут увидеться недели две. Как он угадал, что ей нужно опомниться после свидания с Григорием? Устала за эти дни, вся устала. Сейчас принять ванну. Что это под ладонью? Томик Твардовского, перед отъездом не дочитала, его подарок. Мария всегда любила читать, а за последнее время полка с книгами заметно пополнилась. Вообще, жизнь расширилась, обрела новое содержание, и хотелось музыки, стихов… Мария погладила переплет…
Лежала в теплой, благоухающей ванне. И думалось ей: никогда, в сущности, жизнь не была такой полной, близкой к настоящему счастью, как в последние месяцы. Несмотря даже на ноющую душевную занозу, сознание греха перед кем-то. Честнее было бы сказать или написать обо всем мужу? Что мешает? И тогда… Нет, невозможно! Вот она нежится в ванне, а он там, за забором с колючей проволокой… Григорий сказал: «Лежачего бить, это вам веселье». Но Мария помнит в обвинительном заключении строчки: «…Потерпевший упал, и Шабанов несколько раз ударил его каблуком». Он-то мог — лежачего. Мария не может. Вернется, тогда — лицом к лицу. Она не виновата, нет у них с Дмитрием ничего… Пока нет. Господи, но так не может продолжаться бесконечно!..
13.
Так не могло продолжаться бесконечно. Нужно было или расстаться, пока не поздно, или уж… Мужчина и женщина, два человека, чьи лучшие годы прошли в терпеливых и унизительных семейных неладах, — два человека стосковались по чуткости. Расстаться оказалось — поздно. Оба понимали, что случится. И случилось. Было у них счастье. Так кончилось лето и прошла зима.
14.
— Дмитрий Палыч, к телефону! — орал Ленька Дедов.
Ордынцев взял трубку цехового телефона,
— Алло?
Шумно было в цехе, над головой гудел мостовой кран, почти рядом размашисто бил молотком по зубилу слесарь-наладчик, стараясь стронуть упрямую гайку. Все заняты своим делом, и никто не заметил, как побледнел их всегда уравновешенный начальник участка,
— Когда приехал? — с трудом вымолвил Ордынцев.
— Вчера, вечером. Митя, если бы ты знал, как это трудно!
Она впервые назвала его по телефону «Митя» и «ты».
— Ты ничего ему не говорила?
— Нет. Нельзя, невозможно! Витя так обрадовался, он очень любит отца, сын не простит мне, если… Митя, я не могу, пойми!.. Мы не должны больше… Я тебя люблю, Митя, но ради сына… Митенька, родной, не приходи ко мне, пожалуйста, не приходи, мне и так тяжело…