— Возможно. Но он вез краденое золото, чтобы перепродать или передать. Кому?
— Не верю, не мог он!..
— Где он взял деньги, чтобы покрыть недостачу на фабрике?
— Взял взаймы. Взаймы умеет, красть — нет!
— Вы полагаете, Гурам не мог украсть?
— Нет. Воровать позорно, а Гурам честный абхазец.
— Но расхищал же он средства фабрики, когда работал там снабженцем.
— То совсем другое дело, как вы не понимаете! Вот так: даже передовая швея убеждена — кража у государства как бы и не кража, и не позор. Вот так…
— Гурам добрый, друзей много, одному деньги давал, другому деньги давал — один отвечал.
— Но кто же дал ему взаймы? Кто его друзья?
— Гурам часто уезжал, я на работе — откуда знаю мужские дела?
«Да», «нет», «не знаю»… Хорошая жена Марина, соблюдает древние неписаные законы. «Да», «нет», «не знаю»… В самом деле не знает?
— Бывали на руках мужа большие деньги?
— Не знаю.
Допрос свидетельницы ничего не дал. И Юленкова стала писать протокол, задавая все те же вопросы, получая все те же ответы.
— Вот и все, Марина Ясоновна. Прочтите, подпишите, и можно вам идти.
— А где… где Гурам?
— Задержан и находится под следствием. Мы должны узнать, кто втянул вашего мужа в аферу, кому предназначалось золото. Вы не хотите или не можете нам помочь…
— Хочу помочь. Но мужские дела — что я знаю?..
Марина долго-долго читала протокол. Добросовестно старалась вникнуть в строчки с «нет», «не знаю», а строчки скользили перед глазами, и Марина снова перечитывала — она привыкла все исполнять добросовестно. Или совесть тревожит потомственную работницу-швею? Не попытаться ли предъявить ей… Юленкова придвинула телефон и набрала номер.
— Майор Хевели слушает.
— Товарищ майор, нельзя ли найти понятых? Побыстрее бы?
— Сейчас будут.
Марина спросила:
— Где нужно подписать?
— Вот здесь. «С моих слов записано верно». И подпись. Извините, еще задержу вас, совсем недолго.
Вошли понятые — полнотелая русская курортница и старичок грузин.
— Марина Ясоновна: знаете ли вы кого-нибудь из этих граждан? — Юленкова разложила перед свидетельницей четыре фотографии.
Багровые пятна прожгли загар на щеках абхазки, она поднялась, склонилась над столом. Взяла фотографию. Три других для нее не существовали, не было тут ни понятых, ни следователя — с фотографии смотрела исподлобья Валентина Красилова, смотрела покорно и грустно, красивая даже на плохом тюремном снимке. И отступили древние обычаи…
— Она! Ее нужно судить!.. Испортила Гурама… как это?., приворожила, да!
— Эта женщина вам знакома? Как ее зовут?
— Зовут, не знаю… Гурам ночи не спал, плакал… Она заставила его…
— Марина Ясоновна, успокойтесь, выпейте воды.
Понятых прошу засвидетельствовать опознание. Спасибо, товарищи, вы свободны. Марина, давайте уж говорить все как было. Все равно мы установим истину, так уж лучше скорее это сделать, верно?
Обида жены и ревность женщины порвали молчаливую цепь древнего обычая…
В последний раз муж ездил на Урал зимой. И когда вернулся, Марина растерялась — так изменился Гурам. Обычно веселый, немного важный, немного ленивый — стал теперь нервным и злым, кричал на детей, на жену, пропадал где-то до глубокой ночи. Почему он кричит, почему ругается? Чем виновата Марина? Где ходит Гурам каждый вечер? Успокаивала себя: мало ли забот у мужчины. Пройдет у него.
Но проходили недели и месяцы — не проходила тоска Гурама. Не сидел он с приятелями в шашлычной, не пел песен, не радовался весне. Приходил ночью как в чужой дом, где ничего не мило, садился к столу и один пил вино, чачу. Пил, вздыхал. А потом метался по дому, скрипел зубами, грозил кому-то. Валился на постель и плакал. И плакала Марина, лежа в своем углу, от неизвестности и тревоги за семью, которой, она чувствовала, угрожает что-то. Спросить бы Гурама — ноне смела, к мужу теперь не подступиться.
Тревога за Гурама и семью толкнула на нехороший поступок, было то уже в начале июля. Нехороший поступок, некрасивый, стыдный. Но ведь это ее муж!
Шла по улицам, стыдясь себя, встречных людей, все равно, знакомых или нет. Далеко впереди жалко сутулилась знакомая спина в ею же самой сшитой и выглаженной рубашке. Когда Гурам останавливался, Марина жалась к дереву или забору — не заметил бы… Не заметили бы люди, что она, хорошая жена, выслеживает мужчину, мужа, позоря тем его.
На бетонных ступенях у входа в кино сидела старуха, у ног ее корзина цветов. Гурам купил у цветочницы-старухи несколько алых тюльпанов. Зачем ему?