— Одного не могу понять, Валя. Ну, вам все равно. Но есть другие девушки, которым не все равно, которые хотят по-настоящему жить. Может быть, кому-то из них грозит такая же судьба, как у вас. Или вам не жаль их? Так помогите обезвредить тех, кто толкает девушек на преступление.
Губы перестали вздрагивать, отвердели. Красилова отвела волосы, посмотрела исподлобья. Что ж, в камеру отпускать поздно, надо идти в атаку, идти сейчас,
— Или боитесь Гурама?
— Не знаю никакого Гурама!
Надо идти в атаку.
— Знаете. Вы вместе летели в Магадан.
Красилова выпрямилась. В еще влажных глазах злость.
— Ах, вон вы чего, гражданка начальница! Ловите, да? А я-то дура!.. Ха, жалко ей меня стало!
— Да, жаль. Несчастная вы. А могли бы… Понимаете ли вы, что вас любили! Не знаю, как вы, а вас очень любили. Вы в красноярской тюрьме сидели, а Костя Гурешидзе все еще надеялся, что вернетесь, приносил вам цветы. Тюльпаны. Помните Костю?
— Врете! Вы врете! Откуда вы знаете? — И тихо-тнхо: — Вы откуда знаете?
— Хотите, он сам скажет это?
— Нет! Не надо! — И совсем потерянно, по-настоящему плача: — Ему сказали, что я… что я?
— Ничего ему не сказали. Придет время, сами объясните.
— Никогда…
— Вы Костю не любили?
— Что уж теперь?.. Наталья Константиновна, прошу, не говорите Косте, никогда не говорите! Он меня с самого начала за порядочную принимал…
— Что же вам обоим мешало?
— Подождите, я сейчас, я сейчас…
Она плакала, уронив лицо в скрещенные на столе локти. Дать ей воды? Не надо. Пусть плачет. Тяжело ведь. Затихая, вздрагивая, спросила из локтей:
— Откуда знаете, что цветы приносил?
— Роза Черказия говорила, подруга ваша.
— А она знает, что?..
— Нет, зачем же.
— Где сейчас Костя?
— У него каникулы, уехал в Сибирь с другими студентами, на стройку. Может быть, надеялся вас найти?
Валя притихла, замерла. Потом распрямилась рывком, отерла мокрое лицо.
— Пишите! Ладно! Знаю я Гурама! Будь они прокляты!
— Кто они?
— Гурам. И Леонтий Ионович. Чего глядите? Не знали про него? Ладно, все равно пишите! Они друг друга ненавидят, а я их любить и беречь должна! Нет уж!..
— Да кто он, этот Леонтий Ионович?
— Есть тут такой. Пишите.
11
Привык ли Гурам к своему положению, родной ли абхазский воздух подействовал, только выглядел подследственный бодро, посвежел, щеки выбриты. Со следователем — как со старым уважаемым знакомым. С видом давно раскаявшегося бьет себя в грудь, таращит сверхчестные глаза, клянется, что да, немножко виноват — соблазнила его та девушка, Ивлева. Такая красивая девушка, скажи?!
— Значит, продолжаем играть в подкидного дурака, Адамия? Не довольно ли?
— Слуш, я честно подкинул вам козырную даму! Что еще хочешь?
— Не приму. Ивлева не козырная дама. Кончайте игру, все равно проиграете. Вы и ваши партнеры без козырей.
— Какие партнеры?
— Ваша дама — Валентина Красилова. Но и она не козырная.
Ай да Адамия — глазом не моргнул! Ясно: в камере научили — не сознавайся ни в какую.
— Какой Валентина? Немножко ездил, женщин имел — про какую Валентину спрашиваешь?
— Можем и уточнить. Идя навстречу пожеланиям любознательного гражданина Адамия, устроим очную ставку.
— Пожалуйста! Сижу, давно женщин не вижу,
— Верно, с самого Красноярска не виделись. Как же вы ее в Красноярске упустили, а? Признались бы добровольно, Адамия. Чистосердечное признание, как указано в законе, является смягчающим…
— Э, кому оно смягчило… правду говорю — а толку?
— Пока правды от вас не слышно, Гурам Дмитриевич, два года назад, когда ревизия обнаружила у вас крупную недостачу, вы внесли всю сумму. Откуда взяли деньги?
— Не растратил, нет! Себе брал, машину купить хотел. Ревизия пришла, говорит: нечестно делал, Гурам, тебя тюрьму посадим, Гурам. Я подумал: буду в тюрьме сидеть — зачем тогда машина? Все деньги брал, в кассу отдавал. Стыдно теперь, ах!.. — Адамия подергал себя за ворот, ударил кулаком в грудь. — Мне стыдно! Такое плохое дело получилось! Что теперь сделают? Дорогой, дай воды, пожалуйста! Сердце болит, голова болит… Пусти в камеру, совсем больной стал!:
— Наташа, пора устроить им очную ставку. Гурам обнаглел, сидя в общей камере. Видимо, на что-то надеется, верит в надежность сообщников, кто бы они ни были. Очная ставка с Красиловой сделает его откровеннее.
— Не рано ли? Представь, вдруг Красилова откажется от своих показаний? Увидит Гурама, струсит да и заявит: наговорила, мол, под настроение. Не забывай, она воровка, всего ждать можно. А фактов у нас никаких, кроме этих ее показаний. Нет, очную ставку рано. Лучше присмотрись к завмагу Чачанидзе.