И вид родимого гнезда не вызвал в Вадике каких-либо сентиментальных эмоций, потому что глаз его, уже приученный к холодному анализу, вдруг разглядел под умиляющей оболочкой уюта его вещественный каркас. Он видел, какая чистота царит в квартире благодаря стараниям аккуратистки Анны Александровны, но думал о другом: насколько же тесны, убоги эти комнатенки, меньшую из коих пожертвовали Вальке, а большая — кстати, проходная — служила спальней матери с отцом и одновременно — гостиной и столовой. Взгляд его скользил по знакомым, кажется, с раннего детства скатеркам, занавескам и салфеткам, вышитым искусною рукою матери (она, уже многие годы, работала швеей на фабрике), останавливался на псевдохудожественных безделушках, вроде мраморных слоников, выстроившихся дугой на верху этажерки, оценивал сомнительную ценность висевшего на стенке старинного ковра с изображением скачущей тройки, а видел не сами предметы, а скрытую за ними устарелость меблировки: эту громоздкую двуспальную кровать с пирамидой подушек, эту несуразную, с балясинами-стойками этажерку, забитую случайными, пестрыми книгами, эти казенно-угловатые стулья с дерматиновым сиденьем, нелепо окружавшие венский обеденный стол, этот огромный, пузатый буфет, занимавший полкомнаты… И как-то досадно становилось за отца, что он, проживши жизнь, не заработал даже на приличную мебель. На меблировку не хватало денег оттого, наверно, что батя был любитель хорошо поесть и выпить… «Получал бы я такую большую зарплату, уж я бы нашел, куда ее употребить», — с мечтательным вздохом подумал Вадим и вспомнил квартирные апартаменты Медведя, куда попал по случаю, посланный к нему подписать какой-то документ. Собственно, Вадиму довелось увидеть лишь гостиную, ослепившую его темно-вишневым блеском полированной мебели, алмазным сверканием хрустальной посуды и роскошью библиотеки подписных изданий, занявшей весь квадрат большой стены, от потолка до пола, и еще — просторную спальню, куда позвал его Медведь, возлежавший с приступом радикулита на одной из спаренных, орехового дерева, кроватей; но и увиденного было достаточно, чтобы довообразить остальные комнаты — детскую, кабинет — и квартиру в целом. С тех пор апартаменты Медведя стали для Вадима прообразом своей квартиры в будущем…
Отдыхая, Вадик не однажды съездил на рыбалку (с Лупатым, на его моторке), досыта попил «Жигулевского» с астраханской воблой, показался в институте ректору и декану и заглянул в «Жилпроект» к бывшим однокурсникам. Ребята обитали в огромном, как сарай, помещении, в страшной тесноте, отделенный один от другого столами и чертежными досками; через отдел сновали взад-вперед свои и посетители, и, хотя сквозной проход был с обеих сторон огражден канцелярскими шкафами, гул вокруг стоял как на базаре. И Вадик, ознакомившись с характером работы в этом институте, в душе порадовался, что сам он начал карьеру на стройке, а не в таком вот заведении, где рядовой архитектор вкалывает как простой ремесленник; кое-какую самостоятельность и элементы творчества в работе могли иметь лишь те, кто возглавлял, как минимум, проектную группу, но из дюжины однокурсников, попавших в «Жилпроект», этой должности не удостоился никто. «Значит, первым буду я», — уверенно сказал себе Вадим, но, уходя из института, вдруг обеспокоенно подумал: «Не застрять бы надолго в «Рудстрое»…»
…По возвращении на стройку Вадима ждал сюрприз: приказ о назначении начальником участка вместо Стрельчука, только что принявшего вновь организованное СУ «Культбытстрой».
Назначение полагалось отметить, и Вадим его отметил дважды: сначала в ресторане, в кругу ближайшего начальства, что влетело «имениннику» в копеечку, а затем — в общаге, наедине с Жоркой Селивановым. И тут, когда они сидели с Жоркой за армянским коньяком, приятель, после первой же рюмки, вдруг возбужденно спросил: «Вот ты скажи, Вадим, почему любимой одеждой русских крестьян в старину был красный сарафан да белоснежная или красная тоже сорочка?» И сам же ответил: «Да потому, что красный и белый цвет красиво смотрятся на фоне зеленых лугов и лесов! И русские зодчие, заметь, прекрасно это понимали и, с целью красоты, крепости, монастыри, соборы возводили из красного или белого камня!.. А какой у нас в Соцгороде цвет домов? Тускло-серый, грязно-серый, просто серый! А фон какой? Такой же серый, потому что нет вокруг ни лесов, ни полей, ни зелени вообще! Тошно смотреть на такую архитектуру!.. А теперь представь себе центр жилого массива из зеленых башен, скажем, девятиэтажек, а вокруг — горизонтально расположенные пятиэтажки, белого или бордово-красного цвета!»… Жорка вскочил и, кинувшись к своей кровати, выхватил из висевших над нею на веревочных петлях рулонов свернутый ватманский лист. «Подойди на минуту!» — позвал он Вадима и, развернув поверх одеяла чертеж, прижал его край тяжелой подушкой, другой — своей ладонью… При виде аксонометрической композиции из красных, зеленых и белых домов, похожей на сказочный город, каким его изображают в мультфильмах, холодная змейка зависти зашевелилась было возле сердца Вадика, но он подавил в себе это чувство и спокойно сказал: «Да, колорит непривычный, но… смотрится здорово». — «Вот если бы такой квартал построить, а?!» — восхищенно улыбнулся Жорка и, выпустив из-под ладони лист, свернувшийся рулоном, пошел за Вадиком к столу.