И все же, как ни шатка была позиция Рыбакова, для смещения его с должности достаточных оснований не находили, и он, имевший сторонников в тресте и в парткоме, наверно, долго бы еще портил кровь Потапову, если бы с ним не случился казус, подрубивший его, что называется, под корень…
Однажды в «Жилстрое» случилась задержка зарплаты, и бригада каменщиков, работавшая на строительстве кирпичного завода с еженедельным выездом в поселок Актай, километров за сто от Соцгорода, отказалась ехать на объект, пока не получит деньги. Рыбаков пригласил к себе бригаду и стал уговаривать ее отправиться в Актай, обещая через два-три дня привезти туда зарплату. Надо сказать, что, при всей своей властности, Рыбаков, когда хотел, бывал терпим и сдержан, и если б, уговаривая каменщиков, он набрался выдержки, ему бы удалось добиться своего, но, видимо, передряги последнего времени настолько измотали ему нервы, что он вдруг утратил власть над собой и, в ответ на очередной отказ бригады выехать в Актай, заорал с красным от гнева лицом: «Сволочи вы тогда, а не рабочие!» Бригада молча поднялась и, больше не сказав ни слова, покинула кабинет. Бригадир пожаловался Потапову, тот сообщил об инциденте партийному секретарю. Срочно собрали бюро, затем — закрытое собрание, которое, учитывая принесенное Рыбаковым публичное извинение бригаде, сильно колебалось в выборе меры наказания главному. Тогда взял слово Вадик и своим негромким, тускловатым голосом, к которому тем не менее все почему-то прислушивались, сказал: «Вынося взыскание Герману Ивановичу, мы не должны забывать, что его поступок отнюдь не случаен. Все мы знаем — только как-то смирились с этим, — что он хронически болен зазнайством, болезнью, которую товарищ Ленин называл «комчванство» и за которую наказывал без пощады… Думаю, вы со мной согласитесь: таким, как Герман Иванович Рыбаков, не место в нашей партии!» И тут в абсолютной тиши, воцарившейся в зале, как выстрел прозвучал исполненный презрения и ненависти голос Рыбакова: «Стервец ты, Выдрин!» На что Вадим, невозмутимо обернувшись к столику президиума, сказал: «Пожалуйста, запишите эти слова в протокол». Выступление Вадима сыграло свою роль: Рыбакову, теперь уже без колебаний, вкатили «строгача», а партком ему добавил запись: «Просить администрацию коммуниста Рыбакова от занимаемой должности освободить». И Медведь его освободил, переведя диспетчером стройки, а главным «Жилстроя», по ходатайству Потапова, назначили Выдрина, ставшего к тому времени его таким же надежно-доверенным помощником, каким он прежде был для Рыбакова.
…На этом, собственно, карьера Вадика на стройке кончилась, ибо, испытав на собственной шкуре тяжкую, нервотрепательную жизнь строителя на всех его руководящих уровнях, от прораба до главного инженера, он себе сказал: «Хватит! Производства я нахлебался достаточно. А то ведь так недолго и инфаркт схлопотать во цвете лет!»
Главным он пробыл с полгода и, заручившись справкой невропатолога о необходимости сменить работу, пошел к Медведю с заявлением об увольнении. Медведь предложил Вадиму место в аппарате треста, в ПТО, но Вадик, рассказавший главному о давней мечте стать архитектором, так сумел расположить к себе Медведя, что тот не только подписал заявление, но и снабдил его рекомендательным письмом к своему однокашнику, директору Куйбышевского «Жилпроекта», где, между прочим, говорилось, что Выдрин показал себя способным архитектором при разработке, в соавторстве с Селивановым, оригинального проекта микрорайона из «цветных» домов, проекта, так и оставшегося на бумаге из-за отказа министерства внедрить его «в связи с дефицитом архитектурных цементов».