Как начальство (только что назначенный главным инженером), он занимал одноместный «номер», сооруженный из большого бетонного полукольца, торцы которого были затянуты брезентом, а пол вымощен досками. И когда Вадим, лежа на постели, с какой-то странной, сладостной досадой вспоминал только что минувшие минуты свиданья, на входе тихо зашуршал брезент, и кто-то невидимый легонько проскользнул во тьму его ночной обители. «Кто?» — мысленно спросил Вадим, и от внезапной догадки, кто это, сердце его учащенно забилось. «Кто?» — спросил он шепотом, но ответом ему были шорохи срываемых одежд и прерывистое дыхание, такое знакомое ему… Вдруг он различил во мраке матово-бледный силуэт фигуры, склонившейся над ним, и, прежде чем он понял значение ее наготы, она юркнула к нему под одеяло…
Наутро, когда компания собралась завтракать за длинным полевым столом, он не мог смотреть на Светлану и, не желая ждать автобуса, который должен был прийти за ними к вечеру, сразу после завтрака собрал свои манатки и, пройдя пешком семь километров, уехал в город на попутном «Москвиче»…
Занятый делами, он много дней не думал и не вспоминал о происшествии на базе отдыха, а когда оно, против воли, вспоминалось, с досадой пенял на себя за слабину, которая вторично чуть не подвела его под монастырь. Но он ошибался: на сей раз она не «чуть было», а «подвела» под монастырь, если это слово может быть синонимом нежелаемой женитьбы…
Месяца полтора спустя после свидания на берегу Тобола — с тех пор Вадим ее ни разу не видал и видеть не желал — она явилась к нему в кабинет, в приемные часы, между прочим, в строгом серо-голубом костюме, с модной прической, вся внутренне подтянутая, как студент при защите своего диплома, и, сияя лучезарными глазами, прямо с порога с воодушевлением сказала, как говорят о радостном для всех событии: «Вадик, у нас будет ребенок. Я только что от врача». И пока Вадим приходил в себя от этой дьявольски-наивной наглости, она уселась в кресло перед столом Вадима и, завладев его рукой, валявшейся безвольно на бумагах, ласково ее сжимая и поглаживая, продолжала, уже голосом кающейся грешницы: «Вадечка, я… я не могу без тебя… Я люблю тебя, Вадик… Ну, раз уж так все получилось, давай поженимся, ладно?.. Я буду тебе очень хорошей женой, вот увидишь… и — преданной матерью твоего ребенка». При словах «твоего ребенка» резкая вспышка гнева привела Вадима в чувство, и, высвободив руку из Светланиных рук, стараясь не смотреть в ее глаза, излучавшие любовь и скорбь одновременно, он, хмурясь, сказал: «После поговорим… Я позвоню тебе. Ты задерживаешь прием». Но что проходило с Ольгой Зюзиной, со Светланой не прошло. «Хорошо, — вздохнув, покорно согласилась Светлана и, поднявшись, медленно пошла к дверям, но в поступи ее Вадим не заметил и грана смирения, напротив, она была исполнена достоинства обиженного человека, который может постоять за себя. Вдруг она остановилась и, обернувшись к Вадику, сказала: — Только учти: если ты… если ты… — Лицо ее внезапно задрожало, и слезы горошинами поскакали по щекам. — Ребенку я не дам погибнуть… и незаконным он не будет, хочешь ты этого или нет. А тебе придется плохо, так и знай!» — и она пошла на выход, горбясь и прикладывая к глазам свой скомканный платок. И странно: при всем старании разозлиться на эту дуру, как мысленно обозвал ее Вадим, вместо злости в душе у него осталось чувство какого-то тщеславного удивления этой девчонкой, поступками которой двигала безмерная любовь к нему, Вадиму, и он это прекрасно сознавал…