…Положим же души своя вместе с нашей паствой. Путем самоотвержения шли неисчислимые тысячи наших православных воинов, полагавших жизнь свою за Родину… Они умирали, не думая о славе, они думали только о том, что Родине нужна жертва с их стороны, и смиренно жертвовали всем и самой жизнью своей.
Церковь Христова благословляет всех православных на защиту границ нашей Родины. Господь нам дарует победу».
– Господь дарует нам победу! – Отец Викторин посмотрел на матушку, на сестру, на дочь. – Мы остаемся с единственной целью – приблизить день торжества православной России над эзотерическим чернокнижием Гитлера.
Отдание Воздвижения
3 октября, в день памяти люто убиенных мучеников и исповедников Михаила, князя Черниговского, и боярина его Феодора, не поклонившихся идолу хана Батыя, из Людинова ушли последние батальоны Красной армии.
Ни законных властей, ни самозваных. Город обмер. Немцы задерживались.
Партизаны накануне ночь провели на своей базе, возле бывшего детского дома: городу защита от бандитов. Но бандиты тоже попрятались.
– Наша боевая мощь – карикатура для журнала «Крокодил». – Золотухин доверял Суровцеву, не донесет. Так ведь и впрямь карикатура: на сорок бойцов тридцать английских винтовок, а винтовкам этим без малого сто лет.
– Где оружие, какое собрали у населения, в первую очередь винтовки лесников? – удивлялся Суровцев.
– У лесников были ружья РА. Наполеоновские… Двустволок набралось много, еще больше берданок. Куда всё это увезли – не знаю. И ни единого приемника теперь в Людинове! Собрать собрали, а куда отправили – тайна. Афанасий! У нас связи нет. Ни с армией, ни с центром партизанского движения. Мы сами себя лишили сообщений Совинформбюро. Солдаты партии. Приказано – исполнено.
Золотухин рассердился вдруг:
– Солдатам тоже соображать надо. Сколько патронов к винтовкам?
– Роздано три десятка. В ящиках тысяча.
– «И десять гранат не пустяк», как в песне о матросе Железнякове.
Суровцев глянул на командира:
– У тебя и у меня по гранате. Всего двенадцать… Василий Иванович, что еще надо сделать, пока в городе мы хозяева?
– С ребят бери пример. Сидят, как малые дети. И правы. Скорее война кончится.
– Каково людям, которых оставляем…
Люди оставленные готовили ужин, ужинали. Укладывали спать детей. Собирались в одной комнате, а говорить было не о чем.
Алеша у керосиновой лампы читал вслух Тютчева:
Читал и читал:
И представил себе: луна над Людиновом, а на площади немцы, лунные отблески на касках.
– Бабушка!
– Что томишься?
– Бабушка! Придет весна – она все равно придет! – соловьи будут петь… Но кому? Нам или немцам?
– Богу молись! Что Бог даст, тому и быть! Видишь, какой вечер тихий. Надо уметь всякой доброй малости радоваться.
Алеша и впрямь излихости́лся. Все очень странно. Научили мины ставить и ни одной не дали. Поручили собрать группу, а сами исчезли.
Читал, чтоб не думать: «Сияет солнце, воды блещут. На всем улыбка, жизнь во всем…»
В доме Зарецких этой ночью молились.
– Я завтра буду служить! – сказал батюшка. – Советской власти нет. Сажать меня некому. И ведь – праздник. Отдание праздника Воздвижения Животворящего Креста Господня.
Утром пришел в церковь. Отца Николая нет. Спрятался. А бабушки дома не усидели. Увидев своего протоиерея, заплакали.
Молились радостно. Уже к кресту подходили, когда храм поднялся вдруг, будто земля вспухла и на место встала. Огоньки свечей затрепетали, заметались.
– Отец! Землетрясение? – громко спросила матушка Полина Антоновна.
– Всё уже позади, – спокойно сказал отец Викторин. – Что-то взорвали.
– Неужто завод?! – охнули бабушки.
– Последнее «прости» товарища Сталина любимому народу! – выкрикнули зло.
Люди повернулись, поглядели. Никитин! Главный сторож лесов. Тотчас вспомнили: он же – партиец. Парторг лесхоза.
Все вышли на улицу. Небо синее, шелковое. Четвертое октября.