По началу, Стэнли пытался решить проблему мирно. Возмущения, медленно перерастающие в крики, его не смущали — с Дример, бок о бок, он каждый раз чувствовал себя как под тройной дозой валерьянки. Но даже его вселенское спокойствие дало сбой, когда Эрин открыла бутылку, отбросив крышку в сторону и вылила сок на землю. Тяжелым взглядом Урис наблюдал за красной струей, похожей, наверно, на ту, какая полилась бы из шеи русоволосой, будь на его месте кто-нибудь другой. Эрин бросила пустую бутылку в сторону, даже не подозревая, что это было для Стэнли приглашением к дальнейшим действиям. Он сделал пару очень больших шагов к ней. А после, под таким же недовольным, но уже и немного испуганным взглядом, он начал раскрывать шоколадку, также не к месту купленную и уже, кажется, забытую бешеной русоволосой. От плитки он отломил небольшой кусочек. Урис сжал щеки Эрин, покрывшиеся соблазнительным румянцем. Из уголка приокрытых губ потекла тонкая струйка слюны, но это не портило общее впечатление от потерянного, взволнованного, но все еще безумно привлекательного и, что скрывать, любимого лица чертовой Эрин Дример. Он протолкнул кусочек шоколадки ей в рот, не желая больше терпеть такие выходки и отошел. Дример начала жевать его машинально, как младенец первую кашу.
— Вкусно, Рина? — с набитым ртом, наполненным сразу половиной оставшегося лакомства, спросил Урис.
Эрин фыркнула. Она открыла рот, желая высказать претензии, но это было ее ошибкой. Позорно из него выпал еще не прожеванный шоколад, сначала прилипая к куртке, оставляя пятно (как дерьма), а потом уже падая на землю. Стэн откусил еще шоколада, радуясь, что дошел наконец-таки до орешков; и тому, что не может добавить никаких язвительных комментариев. Но Эрин просто вытерла рот рукой и опустила глаза. Смена эмоций у нее проходила просто с поразительной скоростью, и каждый раз Стэна это до чертиков пугало. Он снова сжал пальцами ее щеки, но на этот раз очень нежно и ласково. Приподнял голову, немного еще смущаясь своим действиям (хотя, полностью понимая, что теперь он имеет на них право). Дример бегала глазами по нему, задержавшись в итоге на шоколадке в его руках, цепляясь за нее, как за спасительный якорь; или пистолет против гребанного еврея. Но она все-таки была вынуждена поднять на него глаза, после того, как он поцеловал ее. Сначала в уголок губ, как будто бы извиняясь (Дример видела его почти насквозь), а потом уже в сами губы. Это все еще был легкий чмок, детский и невинный — переполняющий все края своей любовью. Отстранившись, Урис увидел перед собой уже посветлевшее лицо Дример. Он оставил после себя горький вкус шоколада и вновь вспыхнувшую ненависть к своей персоне. Хотя Дример осознавала, что ей полностью нравятся действия еврея. Будь она в ладах с биологией, то могла бы обнаружить у себя ебанный Стокгольмский синдром.
Но сейчас её это уже не волновало, когда она пыталась удержаться на бордюре, параллельно пытаясь отбиться от слишком заботливого Стэнли.
— А что с тем рисунком? — спросила девушка. Она не повернула голову к Стэну, посчитав, что упадет, если отвлечется. К тому же, почти во всех ее неприятностях всегда был виноват он. Эрин принялась объяснять, спиной чувствуя возникшее недоумение на красивой роже. — Ну, помнишь, ты мне на крыше показывал. Белая ворона. Я, собственной персоной.
— А, ты про этот, — Уриса, как всегда, не смутила тонна иронии в голосе русоволосой. — Я от нервов немного его порвал.
— Немного? — спросила Эрин, в пол оборота глядя на него.
— Много, — спустя некоторое время ответил Стэнли. Неприятное воспоминание, как он после чертового признания Эрин в том, что она ненавидит только его, застыло перед глазами. Эти слова-слова-слова не оставляли его в покое и не заглушались даже громким голосом Дример. В воспоминании он был еще громче. Тогда-то Стэн и не заметил, как разорвал пальцами рисунок с той самой белой вороной на маленькие кусочки.
— Расстроился? Да ладно, это же просто рисунок. Тебе сколько лет, Стэн? — бесчувственно заявила Эрин, в конце задавая неуместный вопрос. Несмотря на то, что Урис хорошо ее знал, иногда ему казалось, что человечность в Дример исчезает касательно некоторых вопросов. Но лишь некоторых. — Хочешь, мы тебе найдем настоящую белую ворону и сфоткаем? Снимок получше рисунка будет.
— Фото? Ты что, потратишь краску и целый клочок бумаги на меня, Дример? — особым тоном спросил Стэн. Как Эрин. Как та еще мразь — на деле безобидней новорожденного котенка.
— Да, что-то я просчиталась, Урис, — делая большие перерывы между словами, ответила Эрин, и Стэн мог покляться, что она сама не знает, о чем именно сейчас говорит. — Ты того не стоишь, да… О. Ооо… Смотри, это же церковь. Зайдем, посидим?
И вообще все равно, сколько прошло времени. Полгода, год или два. Наверно, и через пятьдесят лет Стэн бы злился такой безолаберности русоволосой и поправлял с терпением, которое когда-нибудь должно было кончиться:
— Это синагога!
Двухэтажное здание, с первого взгляда напоминающее обычный дом, грязно-розового цвета и засохшей грязью на старых, обшарпанных стенах — точно как в старых диснеевских мультиках — наверно, даже слепой человек, при всем своем желании, не спутал бы с церковью. Вопреки сложившимся стереотипам, иудейская синагога даже чуть-чуть не отдавала богатством или роскошью, в отличие от тех же православных храмов. Лишь забор, растянувшийся острыми черными кольями вокруг этого места, табличка на воротах и скромная Звезда Давида над массивным деревяным входом, говорили, что это не обычный дом. Но Дример легко могла назвать его так — а еще любимым местом ночевки бездомных или, как самая большая грешница в мире, местом, которое стояло под номером один в списке самых неприятных вещей.
Она и раньше его не любила — думала так Эрин, когда переступала порог, с воспоминанием трехлетней давности в голове; тем, где ее выгнала толстуха Иза Урис на улицу, когда Эрин решила прикольнуться, будучи типичным ребенком и к общей молитве прибавить глупое «бла-бла-бла». Мать с отцом, которых чета Урисов незаметно втягивали в этот пиздец, и пальцем не повели. Даже тогда, когда она стояла на морозе уже больше часа. Стэн, якобы отпросившийся в туалет, принес ей сладкую воду и мацу. Дример приняла это со свирепым взглядом — наверно, еще более свирепым, чем был у его матери.
И сейчас, спустя столько времени, Эрин вновь стояла посреди синагоги; фальшиво уверенная, но с настоящим презрением в серых глазах. Урис обошел ее стороной, до сих пор недовольный. С недавних пор, когда отца-раввина тут не было, в одиночку Стэн не посещал это место. Он присел на длинную лавочку и посмотрел туда же, что и Эрин — на мини-алтарь, который еще служил стойкой для каких-нибудь громких речей. Стэн стоял за ним, когда читал тору. До этого еще пережив чистой воды кошмар.
— А ты научился своему глупому ивриту? — спросила Эрин. Казалось, что этот вопрос был задан ею только с целью интереса. Но она не была бы собой, если бы все было так просто. От одной этой издевательской улыбки Урису хотелось выбить ей все зубы, чтобы она хоть красивой не была. Красота и такой наглый тон были просто несовместимы. — Скажи, что да, Урис. Мне так хотелось поговорить с одним отбитым выродком, а он не говорит по-английски. Надеюсь, что хоть язык своих собратьев знает.
Дример прошла вперед, оставляя мрачного Стэна позади. Когда русоволосая не видела его лица — смелости в ней было много. Но глядеть на него в упор, параллельно осыпая оскорблениями, Эрин, истинная трусиха, просто не могла.
— А еще этот человек, кажется, был поджигателем. Вот ведь ирония, а? — вне его обозрения сероглазая становилась совсем другим человеком. — Еврей, который сам любит все или всех жечь. Как думаешь, кудрявый, это может считаться каким-то особым расизмом?
— Вот это шуточки, — кажется, совсем безразлично протянул Стэн, несколько раз хлопнув в ладоши. — От Бауэрса научилась? Его работа?