— Диагноз напрашивается сам собой — внезапный сердечный приступ. Однако не могу с чистой совестью сказать, что тем все и объясняется. Ведь я видел этого человека совсем недавно, причем разглядывал его весьма тщательно. И он вовсе не стоял на краю могилы. Тут что-то другое.
Нагнувшись, доктор приподнял вялую правую руку мертвеца и перевернул ее. На ладони отчетливо выделялся зловещий отпечаток в форме сердца: белый внутри и пылающий, кроваво-красный по краям.
— Метка Зверя!
Все, кроме Дарвина и Джеми Мерчисона, попятились.
— Вздор! — Голос священника звучал куда менее уверенно, чем слова. — Обычная рана — ожог. Разве не так, сэр?
— Нет, не так. — Дарвин поманил Мерчисона, и юноша опустился на колени, чтобы разглядеть след повнимательнее. — Ни один студент-медик не согласился бы с подобным заключением, вздумай я его высказать. Что же до шрама… — Он замолчал, а потом вдруг поднял взгляд. — Хотелось бы мне провести более полный осмотр тела. За двадцать лет практики я не видел ничего подобного.
Доктор выпрямился, снова подошел к пьедесталу и поднял стеклянную сферу.
— Берегитесь! — испуганно вскрикнул Джеми Мерчисон.
— Беречься — чего? — Дарвин разглядывал пустующее гнездышко среди черного бархата и посеребренный пьедестал. — Если никакого демона, охраняющего Сердце Ахурамазды, не существует, то мне ничего не грозит. А если такой демон и есть, то я опять-таки могу не бояться, поскольку он несет стражу при рубине, а рубина здесь нет.
— Так вы и в самом деле верите, что мы имеем дело с… с… — не в силах произнести слово «демон», священник закончил иначе: — …с великой тайной?
— Нет, сэр. — Круглое лицо Дарвина выражало живейшее любопытство. — Мы столкнулись не с тайной, а по крайней мере с пятью тайнами сразу. Как умер этот несчастный? Кто его убил — или же что его убило? Где Сердце Ахурамазды сейчас? Где его верный страж Дариуш Шарани и почему он сбежал? И наконец — загадка, пожалуй, самая незначительная, но и самая странная, — кто призвал меня сюда на помощь мертвецу, когда мое призвание — помогать живым?
Званый ужин в доме Джозефа Фолкнера принял самый что ни на есть диковинный оборот. Еще изначально гостям — было их около полудюжины — посулили захватывающую научную и литературную беседу с выдающимся врачом и изобретателем из Средней Англии. Однако вместо обещанного остроумца взорам гостей предстал крайне задумчивый и неразговорчивый Дарвин. Он добросовестно уничтожил причитающуюся ему порцию йоркширского пудинга и ростбифа с петрушкой и хреном, не побрезговал и добавкой, но как ни в чем не бывало переложил на плечи остальных сотрапезников все труды по поддержанию светской беседы. Лишь когда подали десерт — фрукты в коньяке со взбитыми сливками, — доктор поднялся, поковырял пальцем во рту, вытаскивая застрявший меж задних зубов кусочек мяса, и произнес:
— Джентльмены… и, разумеется, дамы. С вашего позволения мне хотелось бы сыграть в одну игру. Если не возражаете, я поделюсь с вами некой загадкой и был бы крайне рад услышать любые мнения или мысли по этому поводу.
— Ну наконец! — взмахнул рукой Джозеф Фолкнер. — Говорите же, Эразм! Признаюсь, ваше молчание меня изрядно беспокоило. Остальные уже наговорились вволю, однако мои друзья сошлись сюда послушать именно вас.
Гости дружно закивали — все, кроме престарелой тетушки Джейкоба Поула. Старушка была туга на ухо, но, коротая время за винцом, ничуть не расстраивалась, что пропускает беседу.
— Всем, кто пришел меня послушать, предстоит разочарование, — предупредил Дарвин. — У меня нет ответов, одни только вопросы. — Он обвел взглядами комнату, залитую светом настенных канделябров и подвесных ламп, и убедился, что полностью завладел вниманием слушателей. — Позвольте для начала описать кое-какие события, произошедшие со мной сегодня.
Он тщательно и в подробностях изложил все, начиная с появления в таверне «Голова вепря» оборванного посланца и кончая своим уходом из выставочного зала на ужин к Фолкнеру. Рассказывая, доктор внимательно разглядывал сидящих за столом.
Общество собралось довольно любопытное и разношерстное. Домашний уклад Джозефа Фолкнера был пронизан духом своеобразного равенства, а потому званые на ужин гости сидели вперемежку со слугами.
Место Дарвина находилось во главе стола. Напротив него располагался сам хозяин, а слева от Фолкнера — Мэри Роулингс, рыжеволосая тридцатилетняя красотка с молочно-белой кожей и очень решительными голубыми глазами. Она то и дело собственническим жестом накрывала ладонью руку пожилого джентльмена. Дарвин мысленно пожал плечами — он придерживался весьма либеральных взглядов. Во-первых, мисс Мэри наверняка знает, что по ту сторону Атлантики у Фолкнера имеется законная супруга, а во-вторых, она уже не маленькая, прекрасно может сама принимать решения.
Кресло посередине стола пустовало. Оно предназначалось для владельца фабрики по производству сельскохозяйственного оборудования, но его задержали дела в Норвиче. Он прислал записку с извинениями, и в конце ужина на свободное место тихонько скользнула протеже молодого Мерчисона, синеглазая и русоволосая Флоренс Траструм. Она налила себе кофе и положила глазированных слив. Джозеф Фолкнер не почитал традиционного классового деления, так что ее переход из прислуги в участницу трапезы не вызвал никакого удивления.
Дарвин успел уже присмотреться к Флоренс, пока та руководила подающими на стол лакеями, и пришел к выводу: второй такой здоровой, энергичной и непосредственной девушки во всем Лондоне еще поискать. Любые воображаемые недуги были от нее далеки, как от луны, что делало рассказ Джеми Мерчисона еще менее правдоподобным.
Напротив Флоренс, между полковником Поулом и его глухой тетушкой, сидел Ричард Кросс, молодой человек лет двадцати пяти. По словам Мерчисона, он тоже заходил в комнату девушки и не обнаружил там ничего необычного. Кросс был худощав, нервен и заметно сутуловат. В доме он занимал положение промежуточное между платным жильцом и просто гостем. На протяжении всего ужина Кросс не отрывал черных умных глаз от тарелки и лишь сейчас обратил взгляд на Дарвина.
Когда доктор закончил рассказ, наступило почтительное молчание.
— Как видите, — подытожил Дарвин, — пред нами встает пять загадок, на которые надо дать пять ответов. Имеются ли у вас какие-нибудь мысли на этот счет?
Ответом стала очередная долгая пауза.
— Ну же, — подбодрил Джозеф Фолкнер. — Давайте. Как насчет вас, Ричард? Вы всегда полны самых безумных идей, а за всю прошлую неделю оторвались от занятий лишь для того, чтобы сообщить мне, как взволнованы приездом доктора Дарвина. Наверняка вам есть что предложить.
Кросс покачал головой, затравленно глядя то на Фолкнера, то на Дарвина.
— Я… боюсь, мне…
— Никто не обязан высказывать версии, — пришел ему на выручку доктор. — Повторяю, Джозеф, я и сам могу пока предложить одни только вопросы без ответов. Не удивлюсь, если и остальные находятся в точно таком же положении.
Мэри Роулингс на дальнем конце стола сморщилась и почесала нос кончиком пальца.
— А придется ли вам по вкусу не столько ответ, сколько новая, шестая загадка?
— Весьма. Размышления над новыми вопросами частенько позволяют найти ответ на старые.
— Вы ведь сами не были на выставке и не видели Сердце Ахурамазды?
Дарвин покачал головой.
— И потому решили, что Дариуш Шарани сбежал из запертого зала тем же путем, каким проник туда незадачливый вор, через окно.
— Верно, — нахмурился доктор. — Это всего лишь предположение, но вроде бы вполне разумное. Согласно показаниям свидетелей, Шарани точно находился в зале, когда выставку запирали, то есть в три часа. А когда сторож отпер дверь, перса там совершенно точно не оказалось.
— Предположение и впрямь правдоподобное — было бы правдоподобным, если бы Дариуш Шарани внешне походил на обычных людей. Но это не так! — Мэри Роулингс оглядела остальных в поисках поддержки. Все дружно закивали. — Он носит самый что ни на есть причудливый и богато расшитый халат пурпурных и алых тонов, да еще высокий красный тюрбан. А кроме того у него длинная-предлинная борода, черная и лохматая. Он бы и двух минут на улицах Лондона не провел, чтобы его не узнали человек двадцать. Или в зале нашли его одежду?