— Ничего не нужно. — Неверными пальцами Мила отцепила от себя сморщенную ручку. — До свиданья.
— До свиданья, милая, до свиданья. Бог даст, свидимся.
— Да, — сказала Мила то ли ей, то ли самой себе. — Нет.
В кафе приятно пахло свежесваренным кофе и корицей. Но откуда-то незримо просачивался холодный душок дезинфекции — в углу, где присела Мила, это чувствовалось даже сильнее. Она никак не могла взять в толк, чудится ей это или нет? В самом деле, какая хлорка здесь, среди гладких настенных панелей светлого дерева и так уютно скрипящего паркета? Среди тяжелых темных лакированных столов и таких же скамеек, а еще — плетеных стульев и растений с жесткими листьями и гроздьями крошечных цветов, похожих на звезды? Среди блестящих сахарниц, чистых салфеток, меню в кожаных папках? Среди быстрых улыбчивых официанток и разнеженных посетителей? И все же Мила готова была поклясться…
— Хотите кофе?
— Что, простите? — Она растерянно глянула на севшего напротив мужчину. — Это вы мне?
Он кивнул.
— Вам нужно выпить горячего. Вы вся промокли и дрожите.
— Спасибо, я как-нибудь сама! — Мила решительно отгородилась от него раскрытым меню. Словно они были знакомы всю жизнь, мужчина снял пальто и набросил ей на плечи.
— Что вы делаете, не надо, — Миле стало неловко.
— Надо, надо. Смотрите, у вас уже губы синие и руки тоже.
Он снял очки и посмотрел на нее сверху вниз. Его лицо было бледным, будто вылинявшим, а взгляд — то ли больной, то ли смертельно уставший. Но где-то в глубине зрачков подспудно тлело невысказанное, отчего Милу вдруг бросило в жар.
— Спасибо, — чуть слышно выдавила она.
— Пожалуйста. — Мужчина по-хозяйски придвинул к себе кожаную папку. — Так что, будете кофе? Или, может, горячего супа?
— Нет, ничего.
Он подозвал официантку и сделал заказ на двоих. Мила не знала, смеяться ей или злиться.
— Вы вообще слышите? — Она с досадой стукнула по столу сахарницей. — Я же сказала, что ничего не буду!
— Не надо упрямиться, — спокойно произнес мужчина, будто разговаривал с ребенком. — Надо поесть горячего, иначе совсем разболеетесь.
— Что вы тут диагнозы ставите? Вы врач?
Он кивнул.
— Я — врач.
— Правда? — Мила вдруг растерялась. Нет, он не мог быть врачом. — Вы шутите?
— Кардиолог, — уточнил мужчина. — Лечу сердце.
…полфунта мяса.
— Да? — повторила Мила, невольно касаясь груди. — И давно?
— Достаточно. Вам моя помощь не помешала бы.
— Думаете, у меня проблемы с сердцем? — огрызнулась она.
— У всех проблемы с сердцем. У одних больше, у других меньше. А у вас…
— А у меня все в порядке!
— Ее узнал он, как слепой — кукушку, по голосу дурному… — Мужчина откинулся на спинку стула и примирительно улыбнулся: — Давайте не будем спорить.
— Конечно, о чем речь? — Мила до боли прикусила губу. Его слова впивались ей в лицо, как крохотные жала. Хотелось стереть их с кожи, но руки будто отнялись. — Что вы можете? Что вы вообще знаете? Тем более о сердце…
— А вам известно, что сердце — это единственная мышца, которая продолжает работать, когда все остальные уже отказали? — с нажимом произнес он.
Она не хотела этого знать, но вопрос вырвался сам собой:
— Почему?
— Потому что человек жив, пока бьется сердце.
— Даже если все уже отказало? Что это за жизнь?
— Неважно.
— Что?! — выкрикнула Мила и расхохоталась. — Это ответ врача?
Мужчина резко перегнулся через стол, и она замерла, прикипев взглядом к его исказившемуся лицу. Коротко выдохнув, он попросил:
— Успокойтесь.
— И вы тоже, — пробормотала она.
— Конечно, — мужчина опустился на стул и устало провел ладонью по лицу. — Давайте поговорим о чем-нибудь приятном.
— О чем, например?
— Ну… хотите я вам стихи почитаю?
«Постой немного; есть еще кой-что. Твой вексель не дает ни капли крови…»
Мила поспешно замотала головой:
— Нет, не хочу!
— Не любите стихов? — удивился мужчина.
— Вообще ненавижу! Я как-то болела, и один… человек все время читал мне Шекспира.
— Сонеты?
— Сонеты, поэмы, пьесы — все подряд. У нас дома, к сожалению, было полное собрание сочинений… И вот меня пытали им день и ночь, — Мила поежилась. — Ужас какой-то! Тот… человек думал, что так я скорее поправлюсь. Верил в силу слова. Считал, что если сидеть рядом, читать вслух что-то, что обладает большой силой, то можно передать больному свою энергию. И он сразу выздоровеет. Жаль, что тот… человек не был врачом.
— Он, наверное, очень хотел, чтобы вы поправились, — заметил мужчина отстраненно.
— Да, так хотел, что если бы я вдруг решила умереть, он бы этого ни за что не допустил. Все отдал бы — жизнь свою, здоровье, про деньги вообще молчу…
— Вас это как будто не радует?
— Мне не нужны жертвы. На самом деле это страшно — когда тебя так заставляют. Есть, дышать, жить… Это неправильно.
— Тот человек очень сильно вас любил.
— Да, — Мила мотнула головой, вытряхивая из глаз непрошеные слезы. — И я его тоже. Но невозможно любить, когда тебя так заставляют.
Она съежилась, вдруг ощутив на себе невыносимую тяжесть. Чужое пальто давило на плечи, под ним едва можно было шевельнуться. Она принялась выпутываться из него, но чем больше старалась, тем неподъемней становился груз, и ей перестало хватать воздуха. Из последних сил она подалась вперед, упала и поползла, рывками проталкивая непослушное тело. А пальто никак не хотело ее отпускать, цеплялось всеми пуговицами, отворотами, широкими рукавами. Не уходи…
Отпихнув его ногой, Мила с трудом поднялась и побрела к выходу. Впереди были километры пустоты.
— Постой! — Мужчина вырос на пути, словно скала, и положил руки ей на плечи. — Останься.
— Пусти меня, — жалобно попросила Мила.
Куда бы она ни отворачивалась, он был уже там, все теснее и жарче. Его лицо приблизилось, сухие губы залепили ей рот, колючая щека прижала ноздри, и Мила с ужасом ощутила, как клокочет, с силой прорываясь в нее, его дыхание. Жесткие пальцы впились ей в грудь, и она представила, как они рассекают кожу, раздвигают ребра, добираются до сердца и двигаются в нем, будто раскаленные поршни.
Перед ее глазами был толстый ворот свитера, а над ним — бледная полоса кожи с трепещущей жилкой. Если бы у нее был нож, Мила воткнула бы его прямо сюда… она даже не удивилась, ощутив в пальцах холод металла. Как во сне, она подняла руку и опустила, потом еще раз. Что-то треснуло, как линялая тряпка, и внезапно все прекратилось — и жар, и удушье. Мужчина смотрел на нее, словно не верил своим глазам.
— Мила?..
Она оттолкнула его и вышла под дождь.
…полфунта мяса, но ни капли крови… ни капли, ни капли! Слышишь, ты?!
— Мила, вернись! — крикнул он с мучительной тоской, следуя за ней. Она замотала головой и зажала ладонями уши. И хотя он шел быстро, а она едва шевелила ногами, расстояние между ними становилось все больше.
— Вернись…
Мила оглянулась. Никого не было ни вблизи, ни вдалеке. Она стояла одна на пустой улице, и теплые огни кафе размывались и таяли под шуршащими струями дождя до тех пор, пока не исчезли вовсе.
Она уже не чувствовала своего тела. Холод… нет, не холод. Пустота… нет. Неподвижность, вот чем она стала. Нестерпимый гнет, бремя, которое человек не в силах вынести. Но сердце еще билось, и от этого становилось только хуже — хотя казалось, что хуже быть не может. Полфунта мяса — что делать с ним?
«И мясо можешь вырезать из груди; так повелел закон, так суд решил».
— Судья — мудрец… Вот приговор… готовься, — пошептала Мила, входя в холодный зев подъезда. Темнота внутри шевельнулась, выпуская навстречу согбенную фигуру. С круглого благообразного лица по-совиному блеснули огромные выцветшие глаза.
— Девочка, впусти ты нас, — тонким голосом попросила старуха.