— Что?
— Был день рождения. А не было день рождение. Он. Он — что? День. Поэтому правильно говорить был день рождения.
— Правда что ли? — удивляется так, будто я только что новое правило ему рассказала. Что-то нереальное. — Так вот. О чем это я. Был у бабули и подарил ей, знаешь что? Конечно, не знаешь, ты и не догадаешься никогда. Заказал у местной художницы портрет бабули с дедом, тот помер, когда я еще не родился. И ты б видела, как бабуле понравился подарок. Серьезно! Мне пришлось потом выжимать рубашку, так сильно она проревелась. Все же вы, женщины, такие ранимые. Вас хлебом не корми, дай выплакаться хорошенько.
Так мы и идем к остановке — я молчу, а он говорит обо всем, что на ум приходит. Несколько раз я все же оборачиваюсь, но двери корпуса остаются также закрытыми. Может у Паши сегодня выходной? Или я расписание спутала?
Прими правду жизни, дорогая — ты ему просто не нужна. Как и всем.
Домой, на окраину города, где расположены лишь обычные кирпичные дома и небольшие двухэтажки, я приезжаю ближе к вечеру. Продрогшая и промокшая до нитки бреду от изуродованной остановки в сторону невысокого деревянного забора, за которым скрыт такой же неприметный дом. В нем я живу с пяти лет. До этого жила в другом. В богом забытом месте, в котором бы не прочь была бы оказаться и сейчас. Все ж лучше, чем здесь.
— Явилась! Ты погляди на нее! — стоит открыть калитку, как на веранду выбегает Зоя и бьет себя полотенцем по бедру. На ней старые потертые джинсы и мужская рубашка, фартук небрежно повязан на талии, а темные с проседью волосы заплетены в тугую косу. Та, словно хвостик, болтается сзади. — Тина, ты время видела?
— Видела, — отзываюсь тихо и шлепаю по лужам. Кроссовки все равно придется стирать, так что смысла оббегать грязь, а в этом дворе ее пруд пруди, смысла тоже нет.
— Ну и? Где была? — Зоя не пропускает меня в дом. Стоит перед дверью и держит руки на груди. Вафельное полотенце, которым она сметает крошки с кухонного стола, опасно болтается. Глаза сразу же цепляются за него, а уши — за неимоверную тишину в доме.
— На учебе.
— Не ври. Кому всегда говорила — не врать матери!
— Ты мне не мать! — на этот раз она ничего не говорит. Молча поднимает руку и одного взмаха хватает, чтобы край полотенца больно ударил по лицу. Успеваю закрыть глаза и чувствую лишь, как горит щека. Капюшон слетает, и лицо обрамляют мокрые волосы, больше похожие на тонкие черные сосульки. Я даже не прячусь. Не закрываюсь и позволяю Зое ударить меня снова. А потом еще раз, чтобы ее немного попустило, и она дала мне пройти в дом. Я замерзла и продрогла. Мне нужно переодеться в сухое, выпить чего-нибудь горячего.
— Не мать я ей. Ты посмотри! Жора, а ну иди сюда! — она зовет своего мужа. Того, с кем привела меня в этот дом, когда мне было пять. Тот свеж и бодр, видно, только проснулся. Его взгляд блуждает по моему телу, а потом зацепляется за покрасневшую щеку. Не проходит и секунды, как сухие губы растягиваются в мерзкой улыбке.
— А я те говорил, что пороть ее надо было! А ты нет, нет. Вот… получай. Наглая девка. Вся в мать.
— А ну пошла с глаз моих, чтоб не видела тебя. Мерзавка! — Зоя ударяет меня снова, но на этот раз полотенце приземляется в руку. Не так больно. Скорее неприятно.
В доме стоит такая же удушающая тишина, как и утром. Мелкие сидят в гостиной на полу перед телевизором и молча смотрят новости. Тихо ругаюсь и захожу к ним, самого младшего, Степку, глажу по короткому ежику волос и улыбаюсь остальным. Не хочу, чтобы они заметили красную щеку и мою грусть. Лишь улыбку и то, что я их люблю. Всех их. Включаю мультики и только после этого ухожу к себе. Хотя это громко сказано. Свою комнату я делю с двумя девочками — мы не зовемся сестрами, скорее подругами. Мира и Влада — родные сестры-близняшки, которые приехали сюда, когда мне было семь, а им по три. Тогда они были первыми, кто оказался у Зои и Жоры, кроме меня. Два года я была их единственным ребенком. А потом они вошли во вкус, и сейчас нас тут много. Всего нас сейчас десять, самому младшему, Степке — почти четыре. И у меня ровно девять причин продолжать жить в этом доме, отдавать часть денег Зое и Жоре. Терпеть боль и унижение ради того, чтобы эти девять детей не чувствовали на себе того же. Нет, порой Жорик срывается на старших ребятах, но основной удар я принимаю на себя. А пока я терплю, коплю деньги на отдельное жилье, ищу способ забрать остальных детей. Знаю, это практически невозможно, но… мне нужно это сделать.