– Я, – наконец выдавил он и замолк.
– Это давно? – Первый шок отступил, и я решила немного помочь ему. В конце концов, он не заслужил остаться вот так брошенным без возможности объясниться. При этом интонацию постаралась сделать максимально вежливой и заинтересованной.
– Нь, – он отрицательно покачал головой. – Нет.
Двери лифта все же соизволили закрыться, и мы поехали на первый этаж.
Что еще спросить, я не придумала, а молчать было страшно, поэтому я сказала первое, что пришло в голову.
– Он кажется милым парнем.
– Неделю, – почти одновременно со мной закончил предыдущую мысль Кирилл. – Я не…
У него явно кончился воздух. трямм
– Я не… – И снова.
– Ты не знал? – постаралась угадать я его фразу.
Кирилл кивнул. Воцарилось молчание, и оно, как я и предполагала, действовало угнетающе.
– Ну, он кажется влюбленным. – Быть тактичной и вежливой у меня всегда выходило неплохо.
– Думаешь? – Кирилл подался мне навстречу, а взгляд его наполнился надеждой, но тут он вспомнил, с кем разговаривает. – Ой.
– Да-да, – я усердно закивала головой. – И ты тоже. Тебе надо к нему. Точно.
Для верности я указала на панель с кнопками.
– А мне пора к машине. – Я прижалась к стене и начала осторожно обходить бывшего возлюбленного.
– Да, – он отскочил в сторону, освобождая мне путь к дверям. Лифт как раз замер, доехав-таки до первого этажа. – Прости.
В его глазах было столько вины и боли.
– Нет, ну что ты! – Я взмахнула рукой и вдруг в порыве искреннего желания помочь выдала. – Вообще, я сюда добиралась поговорить, что как-то, кажется, у нас не особо складывается… Обсудить, в общем. В коридоре, даже стояла, успокаивалась, смелости набиралась, а потом струсила. Ну, и вот.
Я ободряюще улыбнулась, отчего Кирилл по непонятной причине стал выглядеть еще более виноватым.
– А он… Твой парень, – поправка мне самой казалось странной, но, в целом, логичной, – правда, очень милый.
Двери открылись, я пробормотала «пока» и пулей вылетела из кабины.
Глава третья, возмутительная
Take a bottle, shake it up
Break the bubble, break it up …
В расстроенных чувствах я грохнула входной дверью так, что звук, должно быть, на два этажа вниз ушел, и мне не было стыдно. Сбросила туфли и вовсе не потрудилась убрать их в шкаф или поставить ровно, оставила на коврике как есть. А бутылку с вином открыла на кухне прямо в верхней одежде. Вот. И налила я вино себе, не наклоняя бокал. И подставку брать не стала. И плащ скинула прямо на стул.
Подхватила пузатого стеклянного друга, показала бестолковой Мирте язык и ушла в гостиную. Желтый стакан решила игнорировать, он мне всю реальность перевернул с ног на голову!
Проигрыватель пластинок приветливо подмигнул зеленым глазом. Я пролистала альбомы, нашла двадцать четыре каприса Паганини и в предвкушении опустила иглу на дорожку. Рваные и плавные, яркие стоны скрипки наполнили комнату, когда я прибавила громкость.
Кто может выразить лучше бушующие душевные страсти, чем два великих мастера? Рука Перлмана создавала неповторимое звучание. Прижав бокал к груди, и прикрыв глаза, я кружила по гостиной, размышляя о невозможности своего бытия. Я слышала бушующее море, шторм рвал небеса, разбивал о прибрежные скалы корабли, морская пена смешивалась с ледяным дождем, города накрывали черные волны… А потом вдруг все прекращалось, и выходило солнце, бесконечно ласковое, теплое и яркое – торжественный летний день. И корабли под полными парусами уходили вдаль парадным строем. Но снова налетал ветер, сначала совсем легкий, веселый, игривый…
Сквозь трель ветра проник низкий утробный гул тяжелых ударов в дверь. Я резко остановилась, поставила бокал на книжную полку, прямо рядом с собранием сочинений Некрасова – Кики бы это повергло в ужас – и побежала открывать.
На пороге стоял он, сосед. Я его по рисунку ткани белого лонгслива узнала. Высоты моего роста всегда хватало только на то, чтобы упереться взглядом в грудь этого парня. И в этом не было бы ничего особенного, если бы я каждый раз сама не начинала вести себя странно. Логично было бы поднять голову и вопросительно взглянуть в его пронзительные зеленые глаза, но я отчего-то опустила взгляд вниз и проверила обстановку там. Джинсы были на месте, пряжка ремня тоже, в руках никакой куртки, а ноги босые.
– Мадемуазель, что это? – Говорил он громко, перекрикивая музыку, и, клянусь, обращение «мадемуазель» звучало совсем не уважительно, скорее насмешливо.